Зеркало для двоих

Смолякова Анна

Сергей шел за ней по коридору и с мстительной радостью наблюдал за тем, как некрасиво повиливают ее худые бедра. Девица очень торопилась и еще, наверное, хотела казаться холодной и неприступной, отчего спина ее напряженно выгибалась, ноги не успевали за корпусом, и, в общем, она производила безрадостное впечатление. Он ожидал чего угодно: от наивно-детской просьбы поставить автограф на фотокарточке до откровенного предложения переспать. И поэтому несколько опешил, когда девица попросила его изобразить на публике Сергея Селезнева. Сначала он даже не поверил, ища в ее словах какой-нибудь подвох. Но она говорила очень искренне, и Сергей даже преисполнился брезгливой жалости к ней, худышке с острыми ключицами, так проигрывавшей

в сравнении с красавицей Ларисой и все же стремящейся любым способом примазаться к звездной славе знаменитого Барса! Он уже собирался задать ей пару едких вопросов и спокойно уйти, когда девица вдруг заявила, что на самом деле терпеть не может Селезнева и от одного его вида ее начинает тошнить. Это уже становилось интересным! Сергей попытался рассмотреть ее повнимательнее, насколько вообще это позволял сделать тусклый свет лампы над кожаным диваном, и нашел, что она довольно симпатичная. И даже слово «девица», которое поначалу так удачно к ней приклеилось, захотелось заменить на более мягкое — «девушка». А еще он почувствовал легкую обиду за Барса, наверное, схожую с тем, что ощущают родители, ругающие непутевое дитя: пусть ребенок плохой, пусть глупый, пусть избалованный, но никто чужой не имеет права называть его дураком!

— Ну так что, вы поможете мне? — с надеждой в голосе спросила девушка, представившаяся Юлей.

— Да, — ответил он, вдруг подумав, что может получиться неплохое любовное приключение, продолжительностью так в недельку или в две. Да и, кроме всего прочего, интересно попытаться сыграть самого себя уже без глупых кривляний, тем более что «романчику» это придаст некую пикантность. Чем не достойное продолжение сегодняшнего вечера?

К друзьям Сергей вернулся уже минут через десять. Видимо, в глазах его зажегся особый азартный огонек, потому что Мишка уныло констатировал:

— Ну-у, закобелял, закобелял!.. Нам прямо сейчас по домам разъезжаться и освобождать тебе квартиру, или ты собираешься своей «мадамой» разбавить нашу дружную, мужскую компанию?

— Спокойно, мужики, — Селезнев помахал в воздухе ладонью, — это будет нормальная одноактная пьеса с прологом и эпилогом. Пролог вы сейчас видели, а первый акт начнется только завтра. Я звоню ей ближе к вечеру… Кстати, ее зовут Юля. Ничего девочка, правда?

* * *

Нельзя сказать, что предстоящий вечерний звонок этой самой Юле совершенно не волновал Сергея. Наоборот, он чувствовал здоровый азарт охотника, преследующего интересную дичь. Поэтому утром, натягивая джинсы, он опустил взгляд вниз, к ширинке и вполголоса проговорил:

— Ну что, друг, похоже, будет для тебя работа!

«Юля, Юля, Юлечка… Глазки у нее, конечно, ничего, и ротик сексуальный, а вот на попке не мешало бы добавить немножко мясца… Впрочем, так еще интереснее. Этакая девочка-прутик…»

Выходя из квартиры, он подумал о том, что надо вечером убрать из ванной полотенце с «котятами». Нехорошо получится, если случайная «мадама», как выражается Мишка, вдруг решит вытереться красочными махровыми «котами», еще хранящими запах Ларискиного тела. А еще он на минуту представил, что Лариса как раз в этот момент может возжелать примирения и вернуться домой. Вот и получится классическая опереточная сцена: любовница в постели, растерянный «муж» с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, и разгневанная «жена» на пороге… Н-да, «жена»… Интересно, а почему он на самом деле на ней не женился?.. Впрочем, женщины и связанные с ними проблемы все меньше и меньше волновали Селезнева по мере того, как его джип приближался к театру. И когда впереди замаячило старинное белое здание с острой крышей и двумя рядами колонн, он уже полностью настроился на предстоящий разговор с главным режиссером.

В просторном вестибюле пахло сухой известкой и вечным ремонтом и уныло пустела стена, на которой обычно висели портреты актеров. Строительное

управление, обещавшее закончить ремонт к началу сезона, естественно, клятвы не сдержало. И все бы ничего, если бы не остались недоделанными половина «гримерок» и артистам не приходилось бы из-за этого тесниться по трое у одного зеркала. Сергей прошел мимо пустого гардероба и поднялся по мраморной лестнице на второй этаж. Из полуоткрытой двери Большого зала доносились гневные вопли Семена Александровича, бессменного главного режиссера. Шла репетиция пьесы, работать над которой начали еще в прошлом сезоне.

Селезнев проскользнул в зал, неслышно притворил за собой двери и уселся в предпоследний ряд партера. Семен Александрович сидел недалеко от сцены, за специально вынесенным в проход массивным деревянным столом, и мрачно курил. Время от времени он прерывал диалог актеров на сцене яростным: «Нет!» А иногда, будучи не в силах совладать с эмоциями, вскакивал с места и начинал прохаживаться по проходу туда-сюда. Металлический замочек на его вязаной кофте неистово раскачивался, а артисты замирали, следя за Семеном Александровичем испуганными глазами. Впрочем, испуг был скорее деланным, призванным потешить самолюбие старого главрежа. Сцену сейчас занимали мэтры, которые многое могли себе позволить.

— С начала, с начала! — захлопал в ладоши Семен Александрович и снова вернулся за свой стол.

Ольга Николаевна Головина на секунду опустила лицо в ладони, встряхнула волосами и заговорила:

— Единственный мой, вы уйдете, я знаю, вы уйдете, и ничего не изменится… Я, старая дура, останусь со своими глупыми фантазиями и …нет, не перебивайте меня. Я не вам это говорю, я себе говорю, — в глазах ее блеснули слезы хорошей профессионалки, дыхание уместно сбилось, она всхлипнула и продолжила: — Да, вы уйдете, и я не могу себя заставить гордо сказать: «Прощайте!» Я, наверное, буду цепляться за ваши рукава и за… Простите, секундочку, — Головина прокашлялась, нацепила на нос очки и заглянула в текст, лежащий перед ней на столе. — Сейчас, сейчас…

— За ширинку, — радостно предположил стоящий рядом на сцене Андрей Владимирович Дульцев, только что прекрасно игравший тоску и смущение.

— Да ну тебя, Андрюха, — Головина отмахнулась, — сейчас-сейчас, найду…

— Говори: «за ширинку». Какая разница?

— Там на сцене, заканчивайте базар! — громовым голосом, в котором слышалась скрытая усмешка, провозгласил Семен Александрович. — Давайте со следующей реплики!.. А тебе, Оля, текст учить надо. Ну что ты, вчера со студенческой скамьи, что ли?

— В том-то и дело, что не вчера. Склероз замучил, — улыбнулась Ольга Николаевна, и репетиция пошла дальше своим чередом.

Сергей провел рукой по обитой красным бархатом спинке впереди стоящего кресла, сдул с ладони благородную театральную пыль и начал тихонько, на цыпочках пробираться по проходу. Семен Александрович, старенький и несколько глуховатый, услышал его, только когда он подошел уже почти вплотную.

— А, это ты? Садись, есть у меня к тебе разговор, — он кивнул на ближайший к столу ряд. — Сейчас, только вторую сцену закончим… Ты посмотри, что творят! За лето все на свете позабыли…

Селезнев опустился в противно скрипнувшее кресло и принялся задумчиво изучать собственную ладонь. Но боковым зрением он все равно видел орлиный грузинский профиль старика и блики прожекторов, играющие на его обширной лысине. Минут через пять Семен Александрович действительно объявил перерыв. Актеры с облегчением поползли в курилку, так как смолить в зале никому, кроме главрежа, не позволялось. Сцена опустела.

— Ну, садись, Сереженька, поговорим, — старик похлопал ладонью по ближайшему к себе сиденью. — Есть у меня одно интересное предложение… Я вот думаю, не взяться ли нам ближе к весне за «Игру теней»? И не попробоваться ли тебе на Антония. Хотя, что пробоваться, я просто уверен, что у тебя получится.