Зеркало маркизы
Шрифт:
Щелк. Анна лежит на кровати. Уже три дня. Это только так говорится: лежит. На самом деле она не может спокойно лежать. Ни одно положение не кажется ей достаточно удобным. Этот выматывающий поиск подходящей позы не дает Анне уснуть. Сначала с ней сидит сердобольная Ленка, потом приходит Алексеев, затем приезжают испуганные родители. Кажется, Муза тоже как-то приезжает. Это железная женщина, она держит спину прямо, ее голос звучит ровно. Анна не понимает, как та ухитрилась забраться на их этаж, в своем-то инвалидном кресле. Но Анне никто не отвечает на ее вопросы. Все наперебой
–Пить. Я хочу пить, – говорит Анна.
Ей приносят воду, сок, чай. На самом деле, несмотря на постоянно мучающую ее жажду, она хочет только пойти на маленькую, обшарпанную кухню. Повернуть вентиль газовой духовки. И засунуть в нее голову. Нет-нет, спасибо, спичек не нужно.
Каким-то образом Алексеев узнает об этом и привозит доктора, маленькую женщину с цепкими глазами. Она немедленно отменяет Анне таблетки, но выписывает другие и настоятельно, «настоятельнейшим образом», рекомендует ей лечь в клинику.
Анне хочется заплакать и закричать, но она знает, что человеку делать этого ни в коем случае нельзя, если он решил отказаться от клиники. Она отказывается и говорит, что хотела бы уехать с родителями. Домой. Отдохнуть.
Щелк. Она дома, на улице уже почему-то лето. Весь снег растаял, повсюду зеленая трава, это кажется невероятным – как она могла так быстро вырасти? Анна идет опушкой леса. На ней старые джинсы и майка. Она потеряла много веса и теперь может надевать одежду, которую носила в восьмом классе.
Щелк. Щелк. Щелк.
Слайды повторяются. Ну и пусть. Будем смотреть снова и снова, потому что за пределами этого светового луча, этих ярких пятен – пустота. От медового аромата подмаренника, от земляничного духа, даже от легкого запаха собственного пота ее мутит.
Я больна, понимает Анна. Только чем? Что же это за такие симптомы? Ведь знакомые, очень знакомые… Только, пожалуй, они должны быть не так растянуты во времени… Неделю, десять дней, максимум – две недели…
Абстинентный синдром, понимает Анна. В просторечии – ломка. Похожа на героиновую, но гораздо протяженней.
Так что же с Анной сделали? Может быть, та старая ведьма добавляла ей что-то в еду? В воду? Что-то было в воздухе? В стенах того старого дома?
И вдруг ее захлестывает желание, странное, безудержное, почти мучительное в своей силе. Она хочет вернуться туда. Она хочет вернуться туда больше всего на свете, как будто в том доме Анна может получить все, чего ей недоставало в жизни.
Красоту. Свободу. Легкость.
Марк.
Она вздрогнула и обернулась. Ей показалось, что кто-то шепнул ей на ухо одно имя. Имя, которое Анна запретила себе упоминать. Но нет, рядом ни души. Только шумит лес, перекликаются в кронах иволги. Что это на нее нашло?
–Сегодня ты, дочка, у нас молодцом, – сказал за обедом отец.
Они с матерью переглянулись, и Анна поняла – что-то случилось.
–Что новенького?
–Ты вот гулять ходила. А телефон дома оставила. Он звонил, да мать не взяла. Долго
Анна посмотрела, номер был незнакомый.
–Не станешь перезванивать?
Анна отрицательно покачала головой. Ей звонил только Алексеев, почти каждый день, и иногда Ленка. И тех Анна иногда сбрасывала.
И тут телефон в ее руках взорвался звонком.
Под напряженными взглядами родителей она поднесла к уху телефон.
Неприятно вкрадчивый мужской голос, заставлявший вспомнить обсыпанного пеплом следователя, сказал:
–Авдеева Анна Викторовна?
В обращениях, которые начинались с фамилии, никогда не было ничего хорошего, и Анна испытала искушение выключить телефон, и вообще – бросить его в трехлитровую банку, где жил чайный гриб, вырабатывая вкусный и полезный напиток.
Но она взяла себя в руки, гриб остался непотревоженным.
–Да.
–Видите ли, я адвокат Картонный.
–Какой-какой? – машинально переспросила Анна.
–Да никакой! – рявкнул вдруг ей в ухо собеседник – видимо, насмешки над редкой фамилией его уже порядком достали.
И тут же опомнился:
–Извините, Анна Викторовна.
Муза Огнева умерла. Она оставила завещание. Анне надо приехать.
Она даже не удивилась. Как будто ожидала чего-то в этом роде. Вспомнились сапфировые серьги, длинные, с павлиньим каким-то переливом. Они были на ней, они тихонько звякнули, когда Анна, склонившись над Музой, накрывала ее жалко съежившееся тело – ее же шубой, пахнущей духами. Немудрено, что старушка решила упомянуть Анну в завещании. Может быть, оставила ей те же сапфиры. Или шубу. Или старинное зеркало в раме, стоявшее в комнате Анны. В общем, безделушку на добрую память.
Она и думать не могла…
–Почему – мне? Я Музе Огневой никто. Я и не знала ее почти. Вернее, совсем не знала. У нее наверняка есть родственники.
–Анна Викторовна, – вздохнул Картонный. – Я первый раз в своей богатой практике встречаюсь с таким… небанальным отношением к внезапно полученному наследству. Простите мне мое любопытство, но вы что же – состоятельная, обеспеченная девушка?
Физиономия у него была ехидная. Он, кстати, оказался вовсе не похож на следователя. Был адвокат Картонный пухлым блондином в дорогом костюме. Слова «богатая», «обеспеченная», «наследство» он произносил с особым смаком, точно перекатывал во рту леденец. А ведь этот Картонный похож на черта, подумала Анна. Мелкий черт на побегушках. Неизвестно, почему это пришло ей в голову. Никогда раньше она о чертях не думала и не представляла себе, как те могут выглядеть.
–Нет, – ответила Анна. – Я, вообще-то… медсестра. Но я просто хочу понять…
–Не сомневаюсь, что Муза Феликсовна хотела таким образом компенсировать вам, так сказать, ущерб.
–Она ни в чем передо мной не виновата.
–Разумеется. Но все же вы пострадали. И она пострадала, и вы вместе с нею. Знаете, вы ведь можете отказаться от наследства. Оно отойдет племяннице Музы Феликсовны. Одной из тех, кто обрек ее на медленную смерть в заточении. Между нами говоря, Муза Феликсовна и так весьма гуманно обошлась со своей родственницей…