Зеркало Рубенса

Селестин Елена

Тоби Мэтью подумал: Рубенс считает, что отослал единственного человека, который говорит по-итальянски, но не знает о том, что Сусанна тоже понимает их беседу. Англичанин покосился на Сусанну: она болтала с Изабеллой и Антонисом, обсуждали французскую моду для дам.

– Позировать для портрета тебе лучше будет в свадебном наряде, – советовала Изабелла родственнице. – А после свадьбы можно подумать о парном портрете – вместе с мужем, уже в другом платье. У нас с Петером вон какой портрет получился, память на всю жизнь!

– Антонис, как вы считаете:

лучше позировать в шляпе или без шляпы? – Сусанна сняла головной убор и поворачивала голову то вправо, то влево.

– Мне нравится, когда видно лоб, также важна форма головы. Без шляпы, по-моему, человек больше похож на себя.

– Ты не думаешь, что мое платье на этом портрете выглядит слишком скромно? – забеспокоилась Изабелла.

– Наряд и драгоценности я добавлю потом. Вы сможете надеть любое платье, и я его напишу. Пока я занимаюсь лицом и фоном, руки предстоит прописать позже, – объяснял ван Дейк, направляясь с дамами к соседней беседке.

Рубенс проводил их взглядом.

– Когда я в Мантуе, совсем молодым, служил при дворе Гонзага… я был беден и не мог покупать античные статуи и бюсты, как это мудро сделал ваш патрон. Но я преклоняюсь перед древним искусством и охотно приобрел бы сейчас эти предметы для украшения своего дома. В обмен могу отдать полотна своей кисти на сумму, равную цене античной коллекции господина Карлтона. Если его заинтересует мое предложение, пусть ответит сразу, я люблю быстрые сделки, когда каждый немедленно получает то, что хочет, и остается доволен.

– Если господин Карлтон согласится, – кивнул Тоби, – он тотчас пришлет вам опись и оценку.

«Как неожиданно он повернул разговор! А впрочем, может так случиться, Карлтон будет и рад расстаться с древними черепками в обмен на самые дорогие картины в Европе. Но! Самое главное для нас, государственных людей, – вспомнил Тоби наставления отца, – ничего не обещать заранее, особенно иностранцам».

– А почему вам интересны антики? – вырвалось у англичанина. Сам он интерес Карлтона к осколкам прошлого считал странным чудачеством.

Рубенс отвернулся, он будто не услышал вопроса:

– Изабелла, мы с господином Мэтью идем в мастерскую. Антонис, подтягивайся позже, я хочу поговорить с тобой и Ворстерманом, – громко добавил Рубенс по-фламандски и повел англичанина за собой.

«Я плохо соображаю. Говорю что-то не то. Слишком много необычного увидел сегодня», – волновался Тоби, в то время как они с Рубенсом вступили в общую мастерскую.

Полотна, висящие на стенах, делали зал похожим на галерею. В центре и по углам, на подставках и просто на полу стояли статуи, рыцарские доспехи, пустые клетки для птиц, необычные предметы вроде астролябий, часов и громоздких приборов непонятного назначения. Отрезы тканей разных цветов и фактур были навалены рулонами и свешивались вдоль спинок кресел, у окна на полу был расстелен огромный гобелен.

Мэтр подводил Тоби к каждому станку, говорил о картине, называл имя художника или ученика, вел дальше. Пахло скипидаром. На одном огромном

полотне было изображено Святое семейство, благодать и спокойствие исходили от этой картины, внутри ее будто горел светильник – так явственно она излучала свет! На другом полотне львы, написанные почти в натуральную величину, боролись со всадниками-сарацинами; на третьей картине лошади, собаки, дикие звери сбились в пылящий шар, страх и ярость вырывались за пространство полотна. За следующим мольбертом ученик переносил на холст изображение обнаженной женщины с небольшого эскиза, выполненного на доске. Дама, судя по эскизу, должна была стать дебелой античной богиней, расслабленно отдыхающей в саду среди сатиров и пухлых амуров.

– Ты когда-нибудь видел живую нагую женщину? – неожиданно набросился Рубенс на мальчугана-ученика, и тот вжался в мольберт, будто хотел спрятаться. – Как можно брать такой цвет для подмалевка, ведь ты собираешься на нем изобразить тело? Или прошлогодний труп?

Рубенс выхватил кисть у ученика и стал орудовать ею, то быстро нанося мазки, то просто ударяя кистью так, что на полотне оставались всполохи краски. Мальчишка испуганно съежился, от смущения он явно не слышал слов учителя. Другие художники поглядывали на него сочувственно, но каждый делал вид, что погружен в свою работу.

– Смотри: появилось движение, вспышки света, которые потом оттенят и фигуру, и тон кожи… – продолжал наседать на ученика Рубенс. – Женское тело – самое прекрасное, что есть в природе, но я не могу тебе это объяснить, если ты сам не чувствуешь!

Рубенс оторвался от холста и посмотрел, склонив голову к плечу:

– Пока оставь эту картину в покое, займись грунтовкой вон того холста. И не торопись, как в прошлый раз, пусть каждый слой просохнет до конца, понял?

– А вот Ян Брейгель-младший, знаменитый художник из знаменитой семьи… – Рубенс снова обратился к Тоби. – Слышали вы о славной семье Брейгелей?

Тоби Мэтью кивнул, хотя кроме Рубенса и ван Дейка знал лишь имена итальянских живописцев. Брейгель оказался нарядным господином с тихой улыбкой, он прописывал пейзаж на заднем плане картины, изображающей мытарства Христа.

– С облаками что-то не то, – посетовал Ян Брейгель, – третий раз переписываю, но уже до меня кто-то постарался и оставил грязь…

– Попроси Антониса помочь, – посоветовал Рубенс. – Пусть придумает, как исправить.

– А вот наш дорогой Франс Снайдерс. – Рубенс перешел к следующему мольберту.

Снайдерс трудился над натюрмортом, составленным из крупных морских гадов и диковинных плодов.

– Мой друг, вы всегда выручаете меня, – похвалил его Рубенс. – Это как раз то, что хотел курфюрст для обеденного зала.

Из-за картины, над которой корпел Снайдерс, внезапно раздался крик:

– Сколько раз можно повторять, я же просил!

В глубине мастерской, в углу, стоял стол, заваленный железными пластинами и досками. Рядом громоздился станок.

– Я просил! Не трогать! Мои инструменты! Где мой резец?!