Зеркало смерти, или Венецианская мозаика
Шрифт:
В воздухе стояла прохлада. Наступала осень, туристы скоро разъедутся. Леонора посмотрела вниз, на кампо, и увидела, что поток туристов уже ослабел. Словно ласточки, они готовы были перебраться в более теплые края — во Флоренцию, Неаполь, Амальфи, Рим.
А я — нет. Мой дом здесь.
Она с нежностью посмотрела на площадь, носившую ее имя и имя Коррадино. Леоноре впервые пришло в голову, что это место было архитектурным воплощением встречи прошлого и настоящего, ее самой, Коррадино и кампании Аделино, сплавившей вместе разные столетия. На одной стороне площади стоял современный банк,
60
Пьер Луиджи Нерви (1891–1979) — знаменитый архитектор.
Внимание Леоноры привлекла вдруг женщина, переходившая площадь. Шпильки решительно цокали по камню.
Она не туристка. Явно местная.
Ее синий костюм словно кричал, что его сшил модный дизайнер: подчеркнутая талия и юбка, длина которой балансировала на грани непристойности. Иссиня-черные волосы до плеч блестели на солнце. Солнцезащитные очки контрастировали с ярко-красной помадой. Женщина нарочито игнорировала восхищенные возгласы каменщиков, работавших на мосту. Она явно привыкла к комплиментам.
Такая послала бы к черту Семи и Кьяру.
Леонора с восхищением смотрела на женщину, пока та не скрылась из виду. Через несколько секунд она услышала знакомое уже дребезжание дверного звонка и сбежала по винтовой лестнице. Сердце громко стучало. Она не признавалась себе, что каждый раз, заслышав звонок, надеялась, что это Алессандро.
Но это был не Алессандро, а та женщина с площади. Она протянула руку.
— Синьорина Манин? Я Виттория Минотто.
Сила ее личности была так ощутима, что Леонора смущенно пожала руку и отодвинулась, пропуская женщину в дом.
— «Иль гадзетино», — соизволила объяснить женщина и взмахнула своим удостоверением так, как если бы работала в ФБР.
Леонора попыталась взять себя в руки и предложила журналистке сесть, но та уже расхаживала по дому, оглядывала обстановку, вертела в руках вещи и ставила их на место. Привычным жестом она воткнула дужки очков в черные волосы и посмотрела в окно, словно делая мысленную заметку. Единственным словом «bello» она одновременно и похвалила, и осудила убранство дома. «Для тебя сойдет, — словно бы сказала она, — но не в моем вкусе». Вблизи ее уверенность и сексуальность были почти осязаемы. Ее стиль, манеры, смелость в одежде заставили Леонору почувствовать себя жалкой и нелепой. Платье и распущенные волосы, которые так понравились ей утром в зеркале, казались теперь провинциальными и глупыми.
Я веду себя словно влюбленная шестиклассница. Если она производит
Леонора постаралась взять себя в руки, опасаясь, что журналистка заметит ее смущение.
— Могу я предложить вам что-нибудь? Кофе? — спросила она.
Виттория повернулась и одарила Леонору очаровательной белоснежной улыбкой.
— Да, пожалуйста.
Журналистка без приглашения уселась за кухонный стол, со щелчком, похожим на взвод курка, открыла портфель и вынула простую записную книжку, ручку и что-то еще — маленькое и серебристое. Диктофон. Дальше Виттория вытащила пачку сигарет, вытряхнула одну и закурила. И марка сигарет, и жест, которым она прикуривала, напомнили Леоноре об Алессандро. Воспоминание больно укололо сердце. Виттория махнула рукой, и дым заструился над кроваво-красными ногтями.
— Не возражаете?
Леонора не знала, что журналистка имеет в виду — диктофон или сигарету. Она возражала и против того, и против другого, однако покачала головой.
Щелк. Ногтем большого пальца Виттория нажала на кнопку, и крошечные колесики завращались. Леонора сняла с плиты кофе и села напротив. Диктофон жужжал, словно таймер на шахматном матче.
— Расскажите немного о себе.
— Что именно вы хотите узнать?
— Что-нибудь из вашего прошлого.
— С чего начать — с Англии? Или с Венеции? Прошу прощения… Я не привыкла к этому. Может… Не могли бы вы… Думаю, мне будет легче, если вы сами начнете задавать вопросы.
Виттория отхлебнула кофе.
— Хорошо. Что заставило вас приехать в Венецию?
— Я родилась здесь, хотя выросла в Англии. Мой отец был венецианцем. Я получила художественное образование и всегда интересовалась производством стекла. Мать рассказала мне о Коррадино и дала сердечко, которое он сделал.
Глаза Виттории сузились, и она протянула руку к подвеске. Ее пальцы были холодными, и от них пахло никотином.
— Bello, — сказала она, не меняя тона, и отпустила сердечко.
— Я была заинтригована, — добавила Леонора. — Захотелось приехать и понять, могу ли я продолжить семейное дело.
Семейное дело. Это я удачно сказала. Кьяра и Семи будут довольны. А теперь — хватит об Англии. Не хочу говорить о Стивене.
— Вот как? Разве вам не жалко было оставлять семью и друзей? Бойфренда? Мужа?
Черт!
— Я… была замужем. Он… Мы развелись.
— А, понимаю, — кивнула журналистка, вытащив еще одну сигарету.
Леоноре показалось, что Виттория разгадала ее печальную историю.
Эту женщину никто не бросал. Уходила всегда она, а женщины, которых бросают, — жалкие создания. Такие, как я. Даже Алессандро ко мне больше не приходит.
— Приехав сюда, вы отправились прямо к синьору делла Винья?
— Да, к Аделино. Мне очень повезло.
Журналистка вскинула бровь.
— В самом деле? Как по-вашему, вы получили работу благодаря своему таланту или знаменитому предку, Коррадо Манину?
Леонора не стала возмущаться.
— Честно говоря, не думаю, что у меня был бы шанс, если бы не Коррадино. Впрочем, Аделино не взял бы меня, если бы я не прошла тест. Не глупец же он, чтобы брать неумеху?
Она вспомнила, как дают интервью молодые актеры из театральных династий. Они всегда утверждают, что фамилия Фокс или Редгрейв мешает их карьере. Они со Стивеном каждый раз насмешливо фыркали, услышав что-то подобное по телевизору. Сейчас собственные ответы убеждали ее не больше.