Зеркало судьбы

Точинов Виктор Павлович

– Подам, подам обязательно, – торопливо закивал Вадим. – А поможет?

– Помочь могу я. Но вам, похоже, не надо. Кстати, а как вы относитесь к метро?

– Я – никак, – промямлил Вадим. – Даже интересно было бы посмотреть…тьфу, то есть покататься…

Она обидно рассмеялась.

3

Он пришёл через два дня, когда Вадим уже начал свыкаться с уютной мыслью о том, что всё обойдётся.

Класс был охвачен предканикулярным оцепенением. На задних партах лениво переговаривались, у доски почти отличник рассказывал почти выученный

отрывок из поэмы. Вадим слушал, рассеянно глядя в окно. Тенистая улица была почти безлюдна в десять часов утра.

Почти.

Влад стоял у обочины, задрав голову. Точно такой, каким стал бы в тридцать один год – рослый, смуглый, с сединой в кудрявых волосах.

Просто стоял. И смотрел на него, Вадима – безошибочно узнавая брата-отступника в неясном силуэте по ту сторону окна.

Пальцы, изъеденные селитрой. Быстрый взгляд исподлобья.

– Вадик, дурашка, в партию так просто не берут. Нужно доказать, что мы пригодимся. Что без нас никуда. И я даже знаю, что мы сделаем. Из плюсов – экзамены сдавать тебе уже не придётся. Из минусов – это точка невозврата. Оно тебе надо? Ты подумай. Хорошо подумай.

В голове метались обрывки мыслей – липкие, жалкие. Наде позвонить. Она дома. Одна. Или сразу – в полицию? И что им сказать?

Ничего не случится, понял вдруг Вадим. Он затем и пришёл, чтобы посмотреть в глаза – сквозь немытое стекло, через пыльную занавеску. Хоть в пример приводи детям, как гниловатый, приторный образчик драматического пафоса. Как нелепо, боже ж ты мой.

Как страшно, на самом деле.

…Та гражданская война, о которой бубнили вечерами в гостиной, и та революция, о которой рассказывал брат – были не одним и тем же. Первая была унылой страшилкой. От неё отдавало типографской краской, валериановыми каплями и прогорклой вонью залежавшихся запасов в кладовке. От второй захватывало дух. Это был прохладный шелест алых знамён, глаза нищих детей, удивлённо распахнутые навстречу хрустальным дворцам. Это было счастьем и смыслом. А потом это удивительное и сияющее вдруг переродилось в пыльную лабораторию в старом лодочном сарае. В обожжённые пальцы и затрёпанные перепечатанные под копирку брошюры по изготовлению бомб. В тёмные от копоти корпуса сталелитейного завода. И в презрительный взгляд брата: передумал? слабо?

Тонкий стержень перьевой ручки треснул в пальцах.

– Вадим Палыч, вам плохо? – спросил почти отличник.

Он помотал головой, не отрывая взгляд от окна.

Влад помахал рукой. Чуть припадая на левую ногу, побрёл к трамвайной остановке.

Всё?

* * *

В учительской было шумно и нервно. Сквозь гул голосов прорывался надрывный тенор естественнонаучника Андрея Васильевича.

– …и, представьте, одновременно! На Ясненской, Шигарёвской и Центральной. И да, говорят, прямо такая, как была – рыженькая, в костюмчике своём. Только уже не человек. Господи, это ж ровно девять дней…

Он осёкся, увидев Светлова.

– Вадим Палыч, девочка ваша объявилась, – заржал историк Королёв. – Та, с фотографий. Воскресла – и давай наших метростроевцев шугать. По тоннелям гуляет, пакости на стенах пишет.

– Не смешно, – проворчал

рассказчик.

– Ну, постановка же, – прошипел кто-то. – Небось, ревнители старины постарались. – Вас-то там не было, – Андрей сдвинул брови. – Здоровенный, извиняюсь, мужик – один из той бригады – идёт прямо по проезжей части и всхлипывает. И дрожит. Ему сигналят, а он – не слышит. Ничего не видит вокруг, понимаете?

Пролаял звонок. Вадим проскользнул в дальний угол комнаты, рухнул в продавленное кресло и закрыл глаза.

Славно. Влад вернулся. Мёртвые девочки. Метро. Все рехнулись, это точно.

Хлопнула входная дверь. Вадим напрягся, услышав знакомый прокуренный голос. Её только сейчас не хватало, Дианы этой!

– Светлов? В учительской вроде, – бестрепетно сдал коллегу Королёв.

Вадим толкнул размокшую от ночного дождя раму окна. Влез на подоконник. Неуклюже спрыгнул – и, морщась от боли в пятках, бросился к забору.

* * *

– Ой, ты так рано, – обрадовалась Надя. – А к тебе Влад приходил!

– И ты открыла? – выдохнул Вадим. – Впустила его?

– Ну конечно, – растерянно захлопала ресницами Надя. – Он ведь твой друг.

– Охренеть. – Вадим швырнул портфель на пол. – Чужого человека? Надь, тебе сколько лет?!

Ему стало стыдно. Сам же искал – нежную, домашнюю. А не собаку цепную. И всё-таки…

– Надь, ну ты думай в следующий раз, – проворчал он, остывая. – Ведь чужой человек. А если бы вор? Или похуже?

– Вадюша, ну он же не вор! Вежливый такой. Тортик принёс. Мы поболтали.

– О чём?

– Ну, он восхищался, как мало город изменился. Мол, те же дома, те же заводы. Метрополитен ему нравится. Говорит, в столице красиво, а у нас ещё лучше будет.

Опять метро.

– Дальше, – сдавленно произнёс Вадим.

– Он сказал, что приехал по делам, и что ты, так или иначе, ему поможешь. А как именно, тебе решать. Вот. Сказал, что ты поймёшь. Кажется, правильно передала, – смутилась Надя.

– Злился?

– Совсем нет. Весёлый был. Шутил много. Вадь, а…

Кто он? Ну давай. Спроси. А я отвечу. Нечего уже терять. И будем решать, как дальше.

– …а у тебя туфли грязные. Давай я помою?

4

– Молебен мы, конечно, заказали, – рослый бригадир мял в руках метростроевскую фуражку. – Но чтобы уж наверняка… Можно ведь и ваш ритуал, и освящение?

Невысокий мужчина, лицо которого наполовину скрывали круглые зелёные очки, кивнул.

– А оплата как?

– По факту, – сухо сказал спирит, почти не разжимая губ. – Результат устроит – заплатите.

Бригада одобрительно загудела.

– Ну мы тогда того… Дежурный полицейский, он знает. Он вам мешать не будет.

– Идите уже, – раздраженно дёрнул плечом спирит.

Возражать никто не стал. За пару минут вестибюль опустел.

Оказавшись один, спирит повёл себя странно. Из рюкзака извлёк фонарь – старый, с ручкой, перемотанной изолентой. Подошёл к стене, долго водил пальцем по размытым потёкам, в которых смутно угадывались очертания букв. Наконец удовлетворенно кивнул. Минут десять ползал на четвереньках по рельсам. Наконец выпрямился, вытер пот со лба – и, вздрогнув, обернулся на знакомый голос.