Зеркало зла

Булычев Кир

– Как же можно! А если это были жулики? – удивился штурман.

– Нет, – твердо заявила мадам Брунулески, почесывая усики, – это не могли быть жулики, потому что это были солидные люди. Я узнаю жуликов с первого взгляда.

Штурман махнул рукой и взбежал по лестнице в свой номер.

Даже если бы хозяйка гостиницы не сказала ему, что у него были посетители, он бы быстро определил это сам. Ожидая его, джентльмены строгого вида не теряли времени даром, они тщательно обыскали комнату, раскрыли сундук штурмана, проверили всю его одежду, в некоторых местах даже подпороли подкладку, а в сундуке искали двойное дно – фанерная обшивка была отодрана и кое-где лопнула. Обыскивая комнату,

джентльмены не очень старались замести следы, но сделали в этом направлении некие условные потуги. На дне сундука лежал плоский кожаный портфель штурмана, в котором хранились некоторые нужные, а то и дорогие сердцу бумаги – нет, не деньги, а завещание отца, письма матери, диплом штурманской школы с висячей свинцовой печатью и записки от одной особы, имя которой не имеет отношения к нашей повести. Были там и еще кое-какие бумаги, но штурман сам не помнил – то ли счета, то ли деловые записки, впрочем, ничего крайне важного. Так вот, портфель исчез. Некоторое время, стоя посреди комнаты, Алекс тупо пытался вспомнить, были ли в портфеле деньги. Нет, их не было и быть не могло, потому что сбережения штурмана хранились в банке Ост-Индской компании, да и деньги это были малые. Большую часть отсылал домой, в Польшу, сестрам.

Что же искали эти джентльмены?

После некоторых размышлений Алекс пришел к выводу, что в его номере побывали русские агенты, которые искали, нет ли в сундуке или где-то в номере документов, связанных с деятельностью епископа Яблонского или переписки с людьми Костюшки, – Алексу было известно, что агенты русского царя, как и агенты австрийского императора, вольготно чувствовали себя в Англии, которая была их союзником в войнах с Наполеоном, и могли позволить большее, чем в стране нейтральной. В любом случае грабителями те джентльмены не были – хозяйка гостиницы не могла бы этого не почуять.

Грустно было потерять портфель с такими ценными сердцу бумагами, и потому Алекс, мрачный, как туча, спустился вниз и заявил, что намерен идти в городскую полицию и заявить о краже.

– Не может быть! – Хозяйка была в ужасе, она почти забыла английский язык. – В моей гостинице… вас ограбили, и я их допустила сама! Нет, не ходите, я возмещу вам любой ущерб! Сколько у вас украли?

– К сожалению, украли важные и дорогие для меня документы. Ценность их не меряется деньгами.

Впрочем, стоит ли объяснять этой трясущейся женщине, она и так от страха потеряла способность соображать?

– Как они приехали?

– В карете, в черной карете, без герба.

– Разумеется. И карета ждала их?

– Они на ней уехали.

– И вы не разговаривали с кучером?

– Зачем мне это, сеньор? Я сразу поняла, что это плохие люди.

Может, она ничего не поняла и спокойно провела время на кухне, а может быть, и на самом деле чутьем эмигрантки ощутила, что пришла опасность и лучше не высовывать своего массивного носа на лестницу и не слушать, как там идет обыск в комнате постояльца.

– И никто их не видел?

– Нет.

Какого черта им портфель? Совершенно ничего для них там нет.

Забегая вперед, можно сказать, что портфель найдется, но только через несколько дней после отплытия «Глории». Его подкинут в правление Компании, и вскоре он ляжет на стол Уиттли. К тому времени сэр Джордж уже будет знать об обыске в комнате штурмана и сделает нужные для себя выводы. И ничего не станет предпринимать.

* * *

История с Дороти закончилась куда драматичнее и неприятнее, чем простой обыск.

Вечером того дня, когда штурман Фредро узнал об обыске, она поздно возвращалась домой. До отплытия «Глории» оставалось всего два дня, и Регина находилась в состоянии постоянного возбуждения

и даже обиды на окружающих, которые не могли понять, насколько ей плохо и трудно в такие минуты, как она не может собрать все, что нужно, а окружающие только мешают. Регина Уиттли не кричала на служанок и плотников, которые сколачивали ящики, на грузчиков и сапожников – она не позволяла себе опуститься до крика, но ненависть ее была столь велика, что при взгляде на нее очередной жертве становилось понятно: ее вот-вот заклюют. Фарфоровые глаза лишь отражали холодный свет смутного дня, клюв, нацеленный на сердце, хищно приоткрывался, а пальцы с длинными ухоженными ноготками казались смертельными когтями.

– Долой! – шипела она. – Долой с моих глаз!

Жертва неслась прочь, но через некоторое время Мартин, который отвечал перед господином, чтобы Регина все же успела погрузиться на «Глорию» и не натворила глупостей, возвращал раскаявшуюся, уничтоженную жертву и снова кидал ее в водоворот сборов.

Конечно, Дороти приходилось хуже многих, потому что она была неплохой шляпницей, но имела мало опыта в прочих портняжных делах и потому, чтобы не попасть впросак, была вынуждена обращаться за помощью и советом к другим служанкам, которые далеко не всегда ее жаловали – некоторые из них хотели бы занять ее место на корабле, хотя и не имели к тому никаких оснований и способностей. Так что Мартину несколько раз приходилось спасать девушку как от гнева хозяйки, так и от зависти товарок.

Домой Дороти возвращалась уже в темноте, хотя в апреле темнеет поздно, а надо понимать, что путь от Вест-Энда до Воксхолла, а оттуда к Темзе не короток. Дороти брела с трудом, тем более что от долгой ходьбы разболелась еще не зажившая толком нога. И Дороти находилась в том свойственном любому уставшему до смерти человеку настроении, когда ты глубоко раскаиваешься в том, что ввязался в какую-то историю, не несущую ничего, кроме подобных же бед в будущем.

Народу на больших улицах было еще немало, фонарщики лишь зажигали фонари, но когда Дороти свернула в узкий переулок, ведущий вниз к реке, то сразу стало темно от тесно сошедшихся старых домов, и свет в окнах, тусклый и лишь обозначенный на фасадах, не освещал улицы, а лишь подчеркивал ее темноту.

Идти приходилось осторожно, чтобы не угодить в грязную воду или помои, которые выливали в окно, не опасаясь штрафа.

Ближе к реке, когда уже можно было ощутить запах медленно текущей и нечистой воды, ведь Темза была сточной канавой гигантского города, Дороти пошла быстрее – здесь ей был знаком каждый камень.

Улица была совсем пуста, и поэтому когда она услышала шаги сзади, то сначала даже обрадовалась – по крайней мере она не одна в этом ущелье между рядами домов.

Но через несколько шагов ее радость испарилась, и трудно было бы сказать, что насторожило девушку – то ли старание человека сзади ступать тихо, то ли спешка и шумное дыхание, слышное в промежутках между ударами подошв о камни, то ли угроза, повисшая в воздухе.

Прихрамывая, Дороти поспешила вперед – только бы добежать до узкого поворота в ее переулок, до поворота, уже видного отсюда, потому что там за тремя вязами, уже распустившими маленькие длинные листочки, стоит пивная, паб, который сейчас открыт и многолюден, а каждый второй в нем знает Дороти и не даст ее в обиду.

Но добежать до угла она не успела, потому что неожиданно увидела, что у ствола вяза стоит человек – силуэт его был четко виден на фоне Темзы, к которой отсюда шел крутой склон. Вода отражала свет звезд и, главное, еще не погасший свет заката. Так что неподвижный человек в цилиндре и длинном сюртуке, с тростью в руке был виден, как фигурка в кукольном театре теней. Четко и словно вырезано из картона.