Зеркальшик
Шрифт:
Франческа — та, у которой сзади роскошные щечки — сообщила мне о невероятных событиях, не упомянув, что главным действующим лицом был не кто иной, как моя дочь. Люди говорили, что какую-то немую девушку с севера хозяйка, богатая венецианка, обвинила в убийстве своего мужа, хотя и знала, что это была неправда. После этого венецианка убила собственных детей и недавно была обезглавлена во дворе палаццо Дукале.
До этого места история в общих чертах была мне известна — ее рассказывал мне медик Мейтенс. Новым оказалось для меня то, что перед смертью жена судовладельца раскаялась и отписала Эдите все состояние.
Как вам известно, от рассказчика к рассказчику история обрастает новыми подробностями и за короткое время превращается из правды в сказку. Но в любом случае я не смог бы оставаться на острове, и, хотя да Мосто строжайше запретил мне покидать Мурано до тех пор, пока не будет выполнен его заказ, — а до этого мне было еще далеко — я воспользовался подходящим случаем и исчез. Я предложил стекольщику, занимавшемуся своим ремеслом на Кале Сан-Джакомо, два скудо (неслыханную сумму для человека его сословия), если он доставит меня на своей барже на Камарджио, откуда было рукой подать до Санта-Кроче, где находился палаццо Агнезе.
Не нужно прилагать много усилий, чтобы передвигаться по Венеции неузнанным, особенно если избегать больших площадей, поэтому я тайком добрался вдоль Канала ди Мизерикордия к Большому Каналу, пересек его на пароме и очутился прямо у входа в палаццо Агнезе.
Во имя всех святых, нет, этого быть не может, думал я, входя в дом. И это принадлежит моей дочери? Колонны из серого мрамора, глиняные своды с цветными гротескными узорами — все это заставляло посетителя чувствовать себя маленьким. С тех пор как я видел Эдиту в последний раз, прошло несколько месяцев, и теперь я поймал себя на мысли о том, что боюсь встречаться с ней. Страшила меня не встреча сама по себе, а то, что я смогу говорить с Эдитой, как обычно говорит отец с дочерью.
Я знаю, это может прозвучать странно и даже удивительно, но вспомните о том, что мой ребенок с четырех лет не произнес ни одного слова. Ведь Эдита потеряла дар речи, когда была совсем маленькой, и с тех пор мы общались с ней только при помощи жестов и отдельных звуков. Хоть им и хватало сердечности, но все же есть такие мысли и чувства, для выражения которых необходимы слова.
После всего того что произошло, я не мог ожидать, что Эдита встретит меня с распростертыми объятиями. Я скорее надеялся на разговор, который все прояснит, либо на готовность понять. Но все вышло иначе.
Эдита спустилась ко мне по широкой каменной лестнице, которая вела с верхнего этажа в зал. Моя дочь была одета в темно-зеленое бархатное платье. Волосы были собраны, как у цыганки, что ей совершенно не шло и вызвало у меня смешанные чувства. Когда я протянул Эдите руки, чтобы поприветствовать, она повернулась ко мне левым плечом, и, еще не услышав от нее ни слова, я понял, что моя дочь изменилась.
Я заплакал. Слезы потекли по моему лицу, когда я услышал ее голос. В воспоминаниях я хранил звук ее детского беспомощного голоска, внезапно смолкшего, и я невольно сравнивал его с тем, что слышал сейчас. В голосе Эдиты была уверенность в себе и жесткость, если не сказать холодность. Не сразу я понял, что именно она говорит. Я был так поражен, что сначала не мог вымолвить ни слова и просто смотрел на нее. Эдита сказала — я никогда не забуду этих слов:
— Что
Иначе представлял я себе встречу со своей маленькой девочкой. Я боялся и надеялся; я последовал за ней из Константинополя в Венецию, потому что думал, что ей нужна моя помощь; я забыл о своих потребностях, своей собственной судьбе, только чтобы быть рядом с ней, а Эдита встретила меня словами: «Что тебе нужно?» Хуже того, когда я не ответил, она задала еще два горьких вопроса:
— Ты опять хочешь случить меня с кем-то? Или тебе нужны деньги?
Мне показалось, что я сошел с ума, потому что радость от того, что моя дочь снова может говорить, смешалась с разочарованием от перемены, происшедшей в ней. Я даже поймал себя на ужасной мысли: лучше бы Эдита осталась немой, тогда она не смогла бы относиться ко мне столь бессердечно.
— Девочка моя, — спросил я дрожащим голосом, — что с тобою стало? Что осталось от моего воспитания, моей любви?
Но Эдита могла только презирать меня. Я ничего не понимал: чем настойчивее я пытался сблизиться с ней при помощи ласковых слов, тем холоднее и лаконичнее становилась ее речь — позвольте мне не передавать того, что она говорила. Наконец Эдита сказала: это моя жизнь, не лезь в нее, а живи своей. И тут я впервые спросил себя: разве Эдита по-прежнему моя дочь?
Со слезами ярости и обиды я попрощался с Эдитой, и, не скрою, тогда мне хотелось, чтобы ей также довелось столь внезапно потерять собственного ребенка.
Странно, подумал я, покидая палаццо Агнезе, когда моя дочь была нема, мы с ней всегда находили общий язык. Теперь же, когда она снова обрела дар речи, мы больше не понимали друг друга.
Но у меня было мало времени горевать о своей дочери, потому что когда я вернулся на остров Мурано, там меня ожидал Чезаре да Мосто в сопровождении Симонетты.
Да Мосто дал мне понять, что следит за каждым моим шагом и что у меня едва ли появится возможность еще раз покинуть Мурано, прежде чем я выполню его заказ. Племянник Папы без обиняков заявил, что знал также и о моей встрече с Симонеттой. Да, он, кажется, знал даже о нашей ссоре, поскольку вручил мне Симонетту и заявил, что отвергнуть женщину, которую желают тысячи мужчин, есть высокомерие, а это грех. Такие слова из уст человека, для которого женщины ничего не значили, поскольку он использовал их только в своих корыстных целях, заставили меня призадуматься, можно даже сказать, едва не примирили меня с ним. Сейчас мне, конечно, ясно, что племянника Папы совершенно не интересовало мое любовное благополучие, его беспокоило лишь выполнение заказа.
Да Мосто дал мне три недели — за этот срок я должен был напечатать его желанные индульгенции, и пообещал мне, если понадобится, предоставить помощников для лаборатории. И чтобы придать своему требованию больше убедительности, легат, прежде чем со всей учтивостью попрощаться, оставил мне маленький сувенирчик, внешний вид которого был мне очень хорошо знаком. Я обнаружил его на стуле, на котором сидел да Мосто. Это был нож очень необычной формы. Таким же точно ножом был убит в Константинополе Альбертус ди Кремона. Я очень хорошо понял намек и теперь знал, что с да Мосто и его приспешниками шутки плохи.