Жаба

Перевод — Мария Глушкова

Первое, что бросается в глаза, это дурные манеры моей возлюбленной. Стоило ей получить желаемое, как она начала вести себя как избалованное несносное дитя. Что бы со мной сталось, если б не ее отец? До сих пор жил бы у колодца, а не сидел бы здесь, разодетый в шелка да с короной на голове, а кругом все кланяются да расшаркиваются. И речи бы не было о том, чтобы нырять и выныривать из темного и влажного укрытия наших свадебных простыней, приподниматься над волнами сатина подобно тюленям, разговаривая и перекидывая друг другу винные ягоды, а затем нырять обратно, зажав мягкие и сочные плоды инжира во рту. «Старый колченожка», — так

она меня сперва называла, а вот дальнейшие ее упреки потеряли долю первоначальной меткости. У нее никогда не получалось отличить жабу от лягушки.

Почему же, спросите вы, станет уважающий себя жаб, оправившись после удара об стену, куда запустила его рассерженная капризная принцесса, настаивать на свадьбе с ней? Она была не просто лицемеркой, которая сначала обещает, а затем, испугавшись близости жабы, отказывается от своего слова, ей, вдобавок, достался отвратительный характер. История не слишком складывается: почему ложь и гневливость должны быть вознаграждены прекрасным принцем? Она не хотела пускать меня в свой замок, она не хотела кормить меня, не хотела касаться меня; ну и конечно, она не хотела видеть меня в своей постели. Сколько бы я ни умолял ее о милосердии, сколько бы ни просил стать снова тем милым, очаровательным, плачущим ребенком, которого увидел я у колодца, стать той, кто обещал мне все, о чем бы я ни попросил, она взяла меня в руку, словно я был тем самым золотым шаром, который я для нее спас, и швырнула меня об камни. А что было бы, если бы она промахнулась, и я вылетел в окно? Может, мне бы пришлось тогда уйти враскачку прочь, бормоча себе под нос и всхлипывая в лунном свете, скользнуть в колодец и ждать, пока судьба не пошлет мне еще один золотой мяч?

Может быть.

Она никогда этого не узнает.

Обычно в таких историях отец принцессы проявляет себя молодцом. Будучи человеком чести, он стыдится поступков своей рассерженной дочери, которая лестью и хныканьем пытается найти способ не выполнять данное ею обещание. Король соглашается сесть за стол рядом с жабой, лишь бы только заставить дочь сдержать свое слово. «Папа, пожалуйста, нет», — умоляет она, из ее серых глаз струятся слезы точно так же, как это было в нашу первую встречу, а пряди ее вьющихся волос, таких же золотых, как ее мяч, падают на плечи, выбиваются из-под заколки и рассыпаются по плечам. «Папа, пожалуйста, не заставляй меня впустить его. Не заставляй меня разделить с ним свою еду. Не заставляй меня прикасаться к нему. Я умру, если придется прикоснуться к лягушке».

«Это жаба», — говорит он в какой-то момент, глядя, как я пью вино из ее кубка. Серый цвет глаз у нее от него; его взор яснее, чем у нее, но этого недостаточно: зоркости хватает лишь на то, чтобы увидеть во мне урок, который можно преподать дочери.

«Лягушка или жаба, какая разница? Папа, пожалуйста, не заставляй меня!»

«Жабы, — уточняет он, — как правило, уродливее лягушек. У большинства из них кожа неровная, покрыта бородавками…»

«У меня будут бородавки, папа!»

«Это сказка. Взгляни на его квадратное тельце, короткие лапки, которые едва позволяют ему немного подпрыгнуть, но чаще он будет неуклюже идти, как собачка. Присмотрись к его тускло коричневому окрасу,» — добавил он, проникаясь некоторой теплотой к объекту своего внимания, пока я заканчивал с десертом его дочки. «У них довольно любопытные особенности размножения. Некоторые из жаб откладывают яйца на земле, а не в воде. Другие порождают уже полностью сформированных крошечных жаб. Самцы жаб-повитух носят отложенные яйца с собой до самого вылупления, увлажняют их…»

«Это отвратительно!»

«Мне хотелось бы, чтобы сейчас меня отнесли в постель,» — сказал я, вытирая рот ее вышитой салфеткой.

«Папа!»

«Ты обещала, — говорю я ей с укором. — Сам я не могу подняться по лестнице, тебе придется меня нести. Как верно указал твой отец, конечности мои слишком коротки».

«Папа, пожалуйста!»

«Ты обещала», — говорит он холодно: он человек чести. Урок должен быть усвоен, а цена этому лишь потеки колодезной воды на простынях да повышенная влажность воздуха. Что плохого может с ней случиться?

Я всегда думал, что у нее довольно сильные инстинкты. Взять хотя бы ее возраст. Юная, прекрасная, она едва-едва достигла брачного возраста, но, наверное, уже целовалась — и пусть это противоречит общему убеждению, я в это верю — она почти наверняка еще никого не приглашала в свою постель, за исключением нянюшки да кукол. Кто захочет

взять себе в постель уродливую, влажную и покрытую бородавками жабу, вместо того, кто вызывает неясное томление. А тут еще все эти разговоры про особенности размножения! Пока она будет пытаться спать, под простынями будет ворочаться что-то раздутое и неугомонное, холодное, влажное, мрачное — кто может винить ее за вспышку гнева?

Но зачем же она тогда дала такое обещание?

Потому что где-то в глубине своего сердца, в самых недрах своего сознания, она меня узнала.

Начнем же с того, как ребенок сидит у колодца под липой. Она думает, что одна, но знает, что ее мир, знакомый и успокаивающий, лежит за деревьями в элегантном замке. Липа цветет, и ее бело-желтые цветы слетают на ее волосы, падают и плывут по поверхности темной воды. Легкий ветерок касается ее волос, ее щек. Она рассеянно подбрасывает свою любимую игрушку, свой золотой мячик, вверх к небу, наслаждаясь гибкостью и грациозностью собственного тела, тонкий шелк раздувается, скользя по коже. На ней ее любимое платье, зеленое как сердцевидные листья липы, поэтому она сама похожа на листочек, что слегка колеблется на ветру. Она бросает мяч, вдыхает воздух, наполненный сложным и дурманящим ароматом дерева, садов, влажной земли у подножия колодца. Она ловит мяч и бросает его снова, ни о чем не думая. Она упускает свой мяч.

Со всплеском он падает в центр колодца и под весом своего золотого узора быстро скрывается из виду. Она понятия не имеет, насколько глубок колодец, какие змеи и серебристые угри могут в нем жить, какие травы обовьют ее, если она рискнет погрузиться в воду. Она делает то, что всегда в ее короткой жизни срабатывало: начинает плакать.

Появляюсь я.

Ее печаль истинна и вызывает сочувствие, она словно уронила в колодец дитя, а не мяч. Едва ли она меня замечает. В ее печали для меня нет места, я лишь средство для ее утоления. Она зовет на помощь — и помощь приходит, так было по ее опыту всегда; силой своего отчаяния она меняет мир так, что даже жаба обретает дар речи.

Когда она услышала мой голос, все ее внимание занимала вода. Утирая слезки шелком своего наряда, чтобы лучше видеть, что там, в колеблющихся тенях, она говорит нетерпеливо: «О, это лягушка. Старый колченожка, я уронила свой мяч в воду — и хочу его назад! Без него я умру! Что угодно тебе дам, если ты мне его достанешь — этот жемчуг, свою корону — что угодно! И мой папа тоже».

Едва ли она сама слышит свои или мои слова. Я лишь лягушка, коротаю дни за ловлей мух, плаваньем в грязи, сидением в камышах да кваканьем. Ее жемчуг немного напоминает матовую лягушачью икру, но интереса у меня не вызывает. Да, конечно, я могу стать ее товарищем по играм, ее спутником; у нее и раньше были воображаемые друзья. Да, мне можно будет есть с ее тарелки; все они так и ели. Да, и пить из ее чашки. Да, можно будет спать в ее постели — да, да, что угодно! Просто перестань квакать и достань же мяч.

Я уронил мяч к ее ногам. И больше меня не замечают; я стал фантазией, сном. Говорящая лягушка? Не говорите глупостей, лягушки не разговаривают. Я кричу ей вслед, а она убегает, со смехом подбрасывая мяч, но даже так она твердо знает: лягушки не разговаривают. Подожди меня! — кричу я. Ты обещала! Но она меня уже не слышит. Все ее воображаемые друзья исчезают, когда в них отпадает необходимость.

Так что первый холодок ужаса ей довелось испытать в тот момент, когда, сидя за столом со своим отцом, она услышала мои шлепающие шаги по мраморному полу. Они были не одни, но разве кто-то из элегантно скучающей королевской свиты позволит себе поставить под сомнение существование говорящей лягушки? Весь двор продолжал трапезу, втайне наслаждаясь спором, разгорающимся за королевским столом. Я ел молча, слушая их приглушенный шепот. Большинство встали на сторону принцессы и хотели, чтобы меня забрали вместе с костями лосося и очистками от фруктов и выбросили за кухонную дверь без всяких церемоний. Другие полагали, что прав ее отец: я могу послужить безобидным уроком для испорченной дочки. Большинство видели во мне лишь лягушку. Жаба прикасается своей ядовитой кожей к кубку принцессы и оставляет слизь на ее тарелке? Немыслимо! Так или иначе: я был лягушкой. Другие не были так уж в этом уверены. Король меня признал, конечно, но, отбросив пока тот факт, что я могу говорить, полагал, что во всех остальных отношениях я буду вести себя так, как положено жабе в присутствии людей: буду хотеть в основном двух вещей: чтобы меня не замечали, и чтобы не раздавили.