Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья (ил. И.Кускова)
Шрифт:
— Так! Так! Сколько же тебе лет, разрушитель Бастилии? — улыбнувшись неожиданно доброй улыбкой, спросил он.
— Семнадцать!
— Что ж, это хорошо! В семнадцать лет ты показал себя храбрецом, не испугался пуль, бесстрашно дрался, да ещё сделал то, чего не догадались сделать другие, постарше тебя.
Юноша слушал молча.
— Ты вполне заслужил, чтобы твоё имя было записано среди имён первых завоевателей Бастилии. Так как же тебя зовут?
— Шарль Гошар! — произнёс без запинки Жак.
Шарль оцепенел от неожиданности, а потом крикнул:
— Ты с ума… — но
— Шарль Гошар, твоё имя будет внесено в список, куда наряду с твоим будут записаны имена лучших из лучших! — многозначительно сказал старичок.
А стоявший рядом с Прево человек в адвокатской мантии добавил:
— Поздравляю тебя, Шарль Гошар!
Жак торжественно поклонился, как подобало в такую минуту, и потащил за собой упиравшегося Шарля.
— Что ты наделал! Что ты наделал! — жалобно сказал Шарль, когда они вышли на улицу. — Ведь это непоправимо!
А Жак между тем почувствовал себя так, словно у него с души упал наконец тяжёлый камень. Неужели же он заколебался в какую-то минуту? Нет! Он твёрдо знает, что слава для него не так важна, как сознание, что он доволен собой, — ведь он сделал то, что должен был сделать.
— Ну вот и хорошо! Теперь у Виолетты не будет оснований раздумывать! — Жак рассмеялся и дружески хлопнул Шарля по плечу. — Да чего ты сомневаешься? Разве мы не сражались вместе рука об руку? Разве ты хоть раз отступил? Просто мне повезло — я попал в число отмеченных счастливцев, а ты нет. Ведь нельзя же было в самом деле всех упомнить и всех наградить!
Шарль всё ещё не пришёл в себя. Он круто остановился и спросил в упор:
— А Бабетта?
— Бабетта?! Бабетте нужно знать, что я не струсил перед пулями. Она поверит мне на слово, что я заслужил право называться Жаком Отважным. А ты… ты это подтвердишь, если понадобится, — добавил Жак и снова рассмеялся.
Были сумерки, когда Жак, взволнованный, радостный и немного смущённый, пришёл домой. Какую из сестёр он застанет дома?
Ему посчастливилось: Бабетта была одна.
Она стояла у комода в профиль к нему, разбирая стопку глаженого белья. В сумеречном освещении он увидел её задумчиво склонённую голову, нежные черты лица, мягкие линии стройной фигуры.
— Это ты, Жак? — спросила она, сразу узнав его шаги, и повернула к нему лицо. Оно всё светилось радостью.
Путаясь и перебивая сам себя, Жак рассказал ей, как пришёл к тому, что должен отказаться от славы в пользу друга. И по мере того как он говорил, а Бабетта слушала, он понимал, что поступил так, как надо. Но ему хотелось услышать из уст Бабетты, что она его одобряет. И он спросил:
— Может, ты осуждаешь меня?
— Нет! Шарлю дорога? слава. Без неё он не найдёт пути к сердцу Виолетты. Мы же с тобой оба знаем правду, а она в том, что ты не отступил перед опасностью… и не отступишь! Для меня ты уже давно заслужил право называться Жаком Отважным.
И Бабетта подошла к нему, медленно закинула обе руки ему на плечи и,
Жак, не дыша, не смея пошевелиться, прошептал:
— Бабетта, я люблю тебя!..
…Прошло ещё несколько дней, и от грозных башен Бастилии не осталось и следа. Мусор, щебень, обломки, камни, свезённые в кучи, — вот чем была сейчас заполнена площадь, где недавно стояла страшная тюрьма.
Но для Жака и Шарля так много было связано с этой площадью, что теперь свидания друг другу они назначали именно здесь.
Как-то раз они пришли сюда под вечер, как только спал жар душного июльского дня.
К их радости, они увидели Огюста Адора. Адвокат шёл им навстречу. Под мышкой он держал большую папку, из которой торчали опалённые, надорванные бумаги.
— Господин Адора! Наконец-то я вас вижу! Вы совсем перестали заходить в наш кабинет. Я даже справлялся о вас в конторе господина Карно. И мне сказали, что вы теперь дни и ночи проводите в мэрии, разбирая эти бумаги. — Жак указал на папку, которую держал Адора.
— Ты угадал, Малыш! Много интересного рассказали нам спасённые из огня бумаги. Говорил я, чтобы их не жгли, да, к сожалению, немного опоздал. Вот и эту папку с важными свидетельствами злодеяний, творившихся в Бастилии, я нашёл в бывшем подземелье. Сейчас трудно что-нибудь отыскать в груде камней. Папку совсем было засыпало землёй, но я её всё-таки откопал!
— Господин Адора! Расскажите нам последние новости. Вы ведь знаете больше нашего.
— Новости! Увы, я ничем не могу вас порадовать. Как бы я хотел сообщить вам, что народные представители вняли просьбам, изложенным в многочисленных крестьянских наказах, в том числе в наказе твоей бабушки. Но прошло уже больше двух месяцев с тех пор, как начали заседать Штаты, а потом Национальное и Учредительное собрание, а всё осталось, как было. И повинности крестьяне несут те же и так же тяжело живут.
— Так о чём же говорят представители народа на своих заседаниях?
— О чём? Сначала депутаты занимались вопросом о том, как вести заседания, о том, как голосовать. Затем перешли к вопросу о выработке Конституции.
— А король? — с нетерпением спросил Шарль.
— Король? Пока всё остаётся по-прежнему, власть его ничем не ограничена. Пятнадцатого июля он вышел к представителям Собрания и милостиво прикрепил к своей груди трёхцветную кокарду, дарованную ему народом. К двухцветной кокарде прибавили белую полоску — цвет короля. И народ ликовал, видя такое расположение монарха… Вот пока и всё!
— Так что же будет дальше? — вырвалось у Жака.
— Уж очень ты прыткий, Малыш! — сказал с улыбкой Адора. — Я этого не знаю. Знаю одно — остаться так как было, не может!
— Конечно! — радостно подхватил Жак. — Прежнее ведь не может повториться. Когда-то здесь стояла страшная тюрьма, в ней страдали, гибли люди… Народ разрушил её. Не для того же, чтобы всё осталось по-прежнему! Нет, пусть никогда здесь не будут литься слёзы…
Жак отбежал в сторону, схватил брошенный кем-то кусок картона и углём написал на нём: