Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Шрифт:
Но теперь Леже испугался: а вдруг это неуемное третье сословие станет проверять, как могло получиться, что население сидит без хлеба, а зерно, которого не хватает в стране, тайно уплывает за границу. Пусть Бианкур сам выпутывается, как знает, из неприятного положения, в каком они очутились. Леже ничем не хочет ему помочь: ведь доказательств, что Бианкур действовал с согласия Ламуаньона, нет. Бианкур в полном смятении. И в самом деле, на тех сделках, за которые можно сейчас жестоко поплатиться, подписи Ламуаньона нет. Нет и подписи Леже. Неужели же он, сам не раз подводивший других, попал сейчас впросак? Где тонко, там и рвется; ему докладывают, что в Пале-Рояле какой-то негодяй распевает куплеты. В этих куплетах говорится о том, что французский народ голодает, а зерно между тем вывозят в Англию. Хорошо,
— Ну что ж, если надо, то пустите, — равнодушно согласился Бианкур.
Но когда доктор с ланцетом в руках склонился над больным, тот вдруг громко закричал:
— Нет, не надо, не надо! Я не хочу! — и заслонился от доктора руками.
— Почему? — недоуменно спросил Мерэн.
— Не надо! Не надо! — повторял Бианкур.
Считая, что это каприз больного, доктор не стал настаивать.
Между тем Бианкур боялся признаться самому себе, что его испугало. Откуда-то из глубины памяти пришло вдруг воспоминание. В ранней молодости Бианкур, который и тогда уже отличался тучностью, внезапно заболел. Его лучший друг, врач, встревожился. Друг — да! В тот момент он еще был его другом, хотя Робер уже занес над ним нож. И вот Фирмен — так звали врача — пустил ему кровь. Робер очень ослабел и дрожащим голосом спросил: «Я теряю силы, это так и должно быть?» Фирмен рассмеялся. «Пойми, ты — лучший мой друг. Если я рискнул лечить тебя, значит, не сомневался ни минуты в твоем исцелении. А чтобы ты был вполне спокоен, мы сейчас побратаемся с тобой!» Фирмен схватил ланцет, которым только что пускал ему кровь, хладнокровно разрезал себе палец и помазал свежую ранку несколькими каплями крови из руки Робера: «Теперь мы братья навеки!» При этом Фирмен смеялся тем особым смехом, который свойствен людям здоровым, бесстрашным, любящим жизнь и в то же время презирающим страх смерти.
И теперь снова ланцет в руках врача! Бианкуру показалось, что сквозь черты лица склонившегося над ним доктора Мерэна проступают давно забытые черты Фирмена Одри.
Бианкур вспоминал, и его била мелкая дрожь.
Как же все произошло? Что заставило его предать друга? Страх перед расплатой за общие «прегрешения»? Да, среди других причин был и страх, что откроются имена авторов памфлета. Но не только это. В минуту трезвого размышления Бианкур понял, что ему-то глубоко безразлично, прочтет народ правду о госпоже Помпадур или нет. Азарт, который его охватил, когда он сам впервые предложил Фирмену напечатать брошюру в Англии, улетучился. Он ведь думал, что книжка принесет большие доходы, что потом можно будет широко жить, не считая денег, не клянча их каждый раз у родителей.
Если вспомнить зарю его дружбы с Фирменом, надо признаться, положа руку на сердце, что в глубине души он всегда немного завидовал этому удачнику. Их свела и когда-то сблизила любовь к книгам. Любителем книг Робер остался на всю жизнь. Оба были молоды, жизнерадостны, оба чувствовали себя счастливыми. Фирмен не имел ни гроша за душой. Родители Робера, хоть и не были богаты, имели средний достаток. Фирмен преуспевал в учении. Роберу наука давалась туго. Удача сопутствовала Фирмену во всем, все ему улыбалось. Робер охотился за богатой невестой и для этого прибегал к всевозможным ухищрениям. А Фирмена красавица Эжени полюбила на всю жизнь. «Фирмену всегда во всем везет. Вот и Эжени готова пойти за ним хоть на край света. Но я лучше знаю жизнь. Я докажу Фирмену, что ни одна женщина не устоит перед золотом!» И он начал ухаживать за Эжени. Но красавица только смеялась над ним. Между тем Робер не на шутку влюбился в невесту Фирмена. Теперь он возненавидел своего друга.
Как нарочно, Фирмен сообщил ему: «Полиция напала на наш след. Надо придумать, куда спрятать кипы отпечатанных брошюр. Только не у Эжени. Ни один волос не должен упасть с ее головы. Ты знаешь, что приспешники короля не щадят ни женщин, ни детей. И для Бастилии все одно — мужчина или женщина, — она одинаково поглощает навек свои
Бастилия! При этом слове ужас охватил Робера. Ночью он просыпался в холодном поту, не верил, что он лежит в собственной постели в собственной комнате, а не на соломенном ложе в тюремной камере. Днем при каждом шорохе ему чудилось, что за ним пришли. «Пропади все пропадом! Что мне король, госпожа Помпадур, Фирмен? Я хочу жить и выхожу из игры, пока не поздно!» В первое время да и спустя годы Робер старался успокоить свою совесть: «Фирмен сам понимал, что ему угрожает Бастилия. Если бы даже я не посодействовал этому, он все равно рано или поздно угодил бы в тюрьму».
Услуги, какие оказал Робер, ценятся дорого. Правда, Эжени осталась непреклонна и после исчезновения Фирмена не захотела его видеть. Между тем завербовавшие Робера лица требуют от него дальнейших услуг. Ведь в Париже то и дело появляются памфлеты, брошюры, стихи, направленные против двора, а порой и против самого короля. Надо узнать, кто их пишет, кто печатает. Хорошо! Робер согласен! Он не гнушается любой работой. Если нужно — пишет донос, если нужно — переодетый, смешивается с толпой, слушает, примечает. Но за это он хочет получить другое имя, дворянство, карету с гербом. Он их получает. Только Эжени по-прежнему не пускает его к себе. Он приезжает еще и еще раз… «Она помешалась», — говорят ему люди, добровольно принявшие на себя заботу о ней.
Бианкур схватился за голову. «Да, Фирмен был такой человек, что, полюбив его, Эжени уже— не могла его забыть и полюбить другого». Фирмен! Эжени! Как давно все это было! Не надо вспоминать! Пуайе он или Бианкур — все равно, немало слез пролито по вине того и другого. Но эти слезы его не трогали. Сколько обличий переменил он за это время: сегодня — важный чиновник, завтра — торговец, на следующий день — актер. Сегодня у него на боку висит шпага, а вечером, глядишь, он уже носит брыжи — туго накрахмаленный воротник, натянутый на проволоку. Вот он в обличье писаря с длинными волосами, вот — пехотинец со шпагой. А назавтра уже прогуливается по бульварам и на Новом мосту, опираясь на палку с золотым массивным набалдашником, И кто -из парижан поверит, что это одно лицо. Парижане знают, что город кишит королевскими шпионами, но не подозревают, что их целый полк, только они все одеты по-разному и меняют свою форму чуть не ежедневно. Да, Бианкур ни от чего не отказывался, выполнял все поручения. Зато ему была дана свобода и возможность вершить крупные финансовые сделки. Он хотел денег, много денег, и он их имел. А когда надо было убрать с дороги врага, ему давали приказы в запечатанных конвертах — чистый листок бумаги, таивший в себе страшную судьбу для любого человека.
Что ж, теперь все прошло, все давно забыто! Робера уже не волновала участь Эжени, а Фирмена поглотила Бастилия, где он окончил или окончит свои дни. Но почему же тени этих забытых людей — тени прошлого вновь бродят здесь, не дают ему покоя?
Уехать скорей! Вот что ему остается. «А после меня хоть потоп!» — повторил он знаменитые слова Людовика XV,
Бианкур нажал кнопку. В дверях появился Люк.
— Попросите ко мне господина Гийома. И срочно!
В кабинет вошел секретарь. Он и не догадывался о душевном состоянии своего хозяина.
Едва ответив на приветствие Гийома, Бианкур молча указал ему на стул и многозначительно спросил:
— У вас есть новости?
Секретарь отрицательно покачал головой.
— Ну, а у меня новости есть, и плохие.
Секретарь насторожился.
— Надеюсь, это не помешает вашему отъезду?
— Я тоже надеюсь. Но все может измениться в последнюю минуту. Дело в том… — Бианкур оглянулся по сторонам. — Я полагаю, ни Люка, ни Мориса нет поблизости, и я могу говорить с вами с полной откровенностью.
Секретарь безмолвно подошел к дверям и, удостоверившись, что рядом никого нет, вернулся и почтительно сказал:
— Я весь внимание.
— Каким-то образом в Париже стало известно о нашей последней сделке… продаже партии зерна в Англию. Когда я говорю: в Париже, я имею в виду лавочников, ремесленников, этих крикунов стряпчих и всех тех, кто слоняется без работы, а следовательно, постоянно жалуется на голод… Я считаю поэтому целесообразным поторопиться с отъездом. К сожалению, сам я не успею закончить все дела, кое-что придется поручить вам…