Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Шрифт:
Обеспокоено и Национальное собрание. 8 июля при участии Мирабо оно составляет петицию, в которой просит короля отозвать из столицы войска, в первую очередь иноземные.
«Мы платим солдатам за то, чтобы они нас защищали, а не за то, чтобы они разрушали наши очаги».
Ознакомившись с петицией, король отвечает, что просьбу депутатов выполнить не может. Войска-де созваны для того, чтобы поддерживать порядок на улицах, охраняя честных граждан от грабителей.
Национальное собрание не удовлетворено ответом короля. 9 июля оно объявляет
В столице, в провинции, в деревнях население страдает от голода. Недород прошлого года, плохие виды на новый урожай сказываются сейчас с особой силой. Хлеба мало, он непрерывно дорожает, в нем все больше примесей. С ночи выстраиваются у булочных длинные очереди. Министр финансов Неккер прибегает к крайней мере — договаривается закупить хлеб за границей. Но пока хлеба нет, хлебные лавки пусты…
А тут, как гром среди ясного неба, 12 июля парижане узнают, что король уволил Неккера, того самого Неккера, на которого как на спасителя направлены сейчас все взгляды.
Неккер был крупным банкиром. Зная его финансовые способности, король дважды прибегал к его помощи в минуты тяжелого экономического положения страны и приглашал банкира на пост министра финансов. Неккер считал необходимым сократить расходы двора и этим снискал популярность в народе. Третье сословие было ему благодарно и за то, что, вернувшись на место министра финансов в 1788 году, Неккер приложил немало усилий, чтобы король согласился наконец созвать Генеральные штаты.
Отставка Неккера вносит смятение во все круги парижского общества: финансисты и дельцы решают закрыть биржу, и это вызывает еще большую панику. Патриоты понимают, что король ищет предлога распустить Национальное собрание.
Весть об отставке Неккера быстро распространяется по Парижу. А между тем Неккер по приказу короля уже покинул Париж и катит по дороге в Бельгию. Вместо него назначен де Брейтель. Тот самый барон де Брейтель, который еще недавно похвалялся перед Марией-Антуанеттой, что сожжет Париж, если это понадобится.
Все эти новости еще больше разжигают справедливый народный гнев. Он обрушивается на ненавистные таможенные заставы. Уничтожить их! Поджечь! Стереть с лица земли!
И две или три заставы тут же сожжены дотла.
Если сегодня на площадях и улицах Парижа многолюдно как никогда, то в Пале-Рояле и вовсе невозможно протиснуться.
Здесь раздаются тревожные голоса:
— Король хочет сорвать гнев на Неккере… Но скоро не от желания короля, не от произвола придворных будут зависеть судьбы французского народа…
— А кто, как не Неккер может сейчас спасти Францию, когда она увязла в долгах? Ни для кого не секрет, куда уходят народные денежки. Стоит только подсчитать, во что обходится содержание любимиц и любимчиков королевы,
— Куда уходят народные деньги, говорите вы? А знаете ли, что на одни свечи Мария-Антуанетта тратит сто пятьдесят семь тысяч франков в год. И огарки тоже не пропадают! Они идут в пользу ее любимой камеристки, и той это приносит чистого дохода пятьдесят тысяч франков в год!
— А вы слышали, «она» распорядилась укрепить гарнизон Бастилии. В погреба подвезены запасы пороха и оружия.
— Говорят, что из бойниц Бастилии торчат дула пушек. И направлены они на Сент-Антуанское предместье.
— А куда же им еще их направлять? Ведь стрелять будут туда, где больше всего рабочего люда!..
Торопясь высказаться, перебивая друг друга, изливают парижане свое негодование. И вдруг тишина.
— Говорит Камилл Демулен!
Демулен вскочил на скамейку, кругом него уже столпились люди: лавочники и стряпчие, купцы, ремесленники и рабочие — кого здесь только нет!
Длинные волосы оратора чуть колеблет легкий ветерок, и они развеваются вокруг худощавого лица с резко очерченным профилем и выдающимися скулами. На нем длиннополый коричневый сюртук; на голове треугольная шляпа.
Демулен говорит взволнованно, горячо, увлекательно, хотя слегка заикается. И его слова падают на благоприятную почву — ему внимают парижане, терпение которых иссякло, которые больше не хотят ждать.
— Граждане, нельзя терять ни минуты! — говорит Демулен. — Увольнение Неккера — это набат, который предупреждает патриотов о готовящейся против них Варфоломеевской ночи. Знайте, сегодня вечером швейцарские и немецкие батальоны выйдут с Марсова поля, чтобы покончить с народом, который уже не хочет скрывать своего недовольства!
Для большего эффекта Демулен с минуту помолчал, затем продолжал с новой силой:
— Нам остается только одно — взяться за оружие, чтобы защитить свои права. Но прежде для опознавания друг друга мы должны установить какой-нибудь отличительный знак, ну хотя бы кокарду. Выбирайте, какой цвет вам по душе?
— Выберите вы сами! — послышались голоса со всех сторон.
— Какой вы предпочитаете: голубой или зеленый, цвет надежды?
— Зеленый! Зеленый! Цвет надежды! — грянул хор голосов.
— Друзья, сигнал подан! — продолжал Демулен. — Я вижу устремленные на меня глаза полицейских и их соглядатаев. Но живым в их руки я не дамся. Вот, смотрите! — Демулен вытащил из карманов два пистолета. — Берите пример с меня! К оружию!
Толпа зашумела. Как бы в ответ ей, зашелестели, зашуршали деревья, с которых сотни вытянутых рук срывали зеленые листья, превращая их в кокарды. На сюртук Демулена какая-то женщина прикрепила розетку из зеленой атласной ленты. Еще немного, и не осталось в Пале-Рояле человека, не украшенного либо зеленой' розеткой, либо ветвью, приколотой к шляпе или поясу.