Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Шрифт:
— Пожалуй, ты прав… Но, если через неё тебе удастся разыскать Робера, как быть тогда?
— Как быть?! — Глаза Жака сверкнули. — Я убью его! Убью своими руками!
— Ты? — Шарль растерянно взглянул на Жака. — Ты мог бы его убить?
— Он трус и предатель! Он предал самое святое, что есть на свете, — дружбу. Как же прикажешь с ним поступить?!
Шарль задумался, а потом робко спросил:
— Вот ты говоришь: друг. Робер был другом Фирмена. А ты… ты мне друг?
— Вот тебе и на! — рассмеялся Жак. — Неужто ты сомневаешься?
— Нет, я верю, что мы настоящие друзья. А если друзья, значит,
Стараясь побороть смущение, Шарль быстро закончил:
— А главное, помогать друг другу в беде и в горе…
— В беде и в горе, это просто. А в счастье, в удаче, как тогда?
— Ну, это уж совсем просто. Счастье делить легко…
— Нет, нет, счастье-то как раз делить трудно! Возьми, к примеру: станешь ты через два года мастером-ювелиром, а потом, глядишь, и собственным делом обзаведёшься. А я? Я и к этому времени, и после всё буду бегать и в дождь, и в жару по набережным да по бульварам в поисках хорошей книги… Может, ты и вовсе не захочешь со мной знаться тогда.
— Что ты! Что за ерунду ты говоришь! — Шарль возмутился, и на его открытом лице выразилось такое искреннее негодование, что Жаку это даже доставило удовольствие. — Может, ты раньше меня в люди выбьешься и тогда скажешь: горе я готов с тобой делить, ну, а счастье ни-ни?
Тут пришла пора возмутиться Жаку.
— Ну, брат, это на меня совсем непохоже! И ты это прекрасно знаешь. Но вот что я сейчас подумал: о чём мы с тобой, два дурака, говорим? Разве счастье в том, чтобы быть богатым, хоть оно и неплохо и самому каждый день обедать, и чтобы все твои близкие сыты были… Счастье…
— В чём оно?
Жак задумался.
— Не могу ответить сразу. Знаю одно: не в сытости. А ты как думаешь?
— Как и ты. Но где искать счастья — не знаю…
Жак вдруг рассмеялся от души:
— У нас ещё есть время над этим подумать… Ты про Ореста и Пилада слыхал?
— Н-нет…
— Это были такие друзья — их дружбе ни разлука, ни беда, ни нужда не могли стать помехой. Этот миф мне ещё отец Поль рассказывал, когда я в деревне жил. А в лавке у меня чудесная книга про них есть. Приходи нынче ко мне, я тебе почитаю… Вот кто умел дружить!
— И мы сумеем! — твёрдо сказал Шарль.
— Сумеем! — подтвердил Жак. — И в беде, и в счастье! Дружить так дружить!
Глава тринадцатая
Поющая Сорока
Когда, подойдя к маленькому домику, затесавшемуся между двух более высоких домов, Жак робко спросил у привратницы, живёт ли здесь госпожа Лефлер, она посмотрела на него очень внимательно и ответила вопросом:
— Поющая Сорока?
Он утвердительно кивнул головой.
В просторной комнате, куда его ввели, почти не было мебели. Вся обстановка состояла из кушетки, маленького столика, на который были кучей набросаны лоскутки какой-то шёлковой материи, мотки ниток разных цветов, обрывки всевозможных лент. Впрочем, в комнате было очень чисто. Такой же опрятной казалась
— Вы ко мне? — спросила женщина молодым, слегка надтреснутым голосом. Видимо, что-то в Жаке — то ли его юность, то ли сдержанность манер — расположило Эжени, вызвало её доверие. — Вы друг Фирмена? Это он вас прислал?
Не дожидаясь ответа, женщина заговорила быстро-быстро, поминутно теряя связь между мыслями и словами:
— Вы, наверное, учились вместе с Фирменом… Я так боялась, что он заболеет. Там холодно, очень холодно… Я хотела вышить ему платок на шею. Вы знаете, когда болит голова, очень хорошо держать её в тепле… Я всегда это говорила Фирмену… — Женщина вдруг рассмеялась совершенно сознательно и добавила: — Ещё тогда, когда я не была Поющей Сорокой.
Как бы вторя своей хозяйке, сорока на полу издала какие-то странные гортанные звуки, и Жаку стало не по себе от всей этой обстановки. «Что за чертовщина!» — подумал он.
— Вы говорили о Фирмене, — робко напомнил он Эжени. — Скажите, давно вы его не видали?
Лицо Эжени стало необычайно серьёзно.
— Он со мной всё время, всегда, — ответила она. — И никого другого я не слышу. А он говорит. Только другие не догадываются. Но пусть этого не знает тот… с пустыми глазами. — Она наморщила лоб и строго погрозила пальцем неизвестно кому, может быть, тому, кто ей виделся позади Жака. — Они решили, что если упрятали Фирмена туда, значит, его больше нет на свете… Габи, замолчи! — обратилась она к сороке. — Ты опять заглушаешь его голос. Он пришёл, а ты поёшь…
«Только в голову сумасшедшей может прийти такая несуразность: “человек с пустыми глазами”. Что это значит — пустые глаза? Куда же они делись, если они пустые?! — думал Жак. — Кто этот человек с пустыми глазами? И как узнать, где Робер? Тряпичник сказал, что друг Фирмена был толстый, а с лица невидный… Легко ли искать человека по таким признакам?»
— Скажите, а господин Робер… — начал было Жак, но при упоминании этого имени Эжени пришла в неописуемое волнение и её лицо исказилось от гнева.
— Робер! Я его прокляла! Он должен сгинуть с лица земли!..
И она начала повторять какие-то бессмысленные слова. Все попытки Жака вернуть её к действительности были бесполезны.
Ещё полчаса такой же бессвязной речи Эжени, и Жак понял, что ему от неё ничего не добиться.
Попрощавшись с белошвейкой, которая очень мило протянула ему маленькую, высохшую ручку и пригласила приходить ещё, Жак вышел из её комнаты на улицу. Солнце светило, и на серой поверхности стен вдруг заиграли отблески его лучей. Унылая улочка сразу словно ожила, и дома перестали казаться такими сумрачными и одноцветными. Жак постоял с минуту в раздумье. С лестницы шумно спустилась привратница.