Жаклин
Шрифт:
Хоум полагал, что Джекки, понимая, какой привлекательный мужчина ее муж, хотела быть желанной для него женщиной.
Вспоминает одна из подруг:
«Она постоянно думала о женщинах своего мужа. Иногда она относилась к этому по-взрослому и рационально, но, случалось, выходила из себя, терзалась и впадала в депрессию, погружаясь в собственные переживания и целыми днями игнорируя мужа. В такие дни она отправлялась по магазинам или навещала Уолтера Сойера, который жил в Джорджтауне. Временами она дразнила Джека по поводу его романов. Помнится, однажды мы пошли купаться.
Джек и Джекки постоянно болтали друг с другом по поводу того, кто с кем спит. Они оба любили посплетничать на эту тему. Как Джекки, так и Джек испытывали любопытство относительно амурных дел высокопоставленных людей. Они могли часами обсуждать романы своих знакомых».
Одна женщина вспоминает, как посетила Джекки в Белом доме вскоре после визита шаха Ирана.
«Мы смеялись над напыщенным и серьезным шахом и его молодой красивой и жизнерадостной женой, — говорит она. — Джекки очень интересовала их семейная жизнь, и она высказала предположение, что они вряд ли вступили в союз по любви. Нам нравилось болтать на подобные темы».
Однажды Джекки в качестве первой леди явилась на прием в честь астронавтов и сбила их с толку, знают ли они Сигизмунда фон Брауна, брата Вернера, который сыграл такую большую роль в деле о разводе герцога Аргильского.
Ведя разговор с присущим ей чувством юмора, когда дело касалось сексуальной жизни других людей, Джекки не любила распространяться о подробностях своей интимной жизни.
«Единственный раз Джекки дала мне понять, что знает о любовных связях Джека, когда спросила меня, знаю ли я о его романе с Памелой Турнур, — вспоминает Бетти Сполдинг. — Я сказала, что мне ничего не известно об этом. Если б я даже и знала, то ничего не сказала бы ей. Я не имела права вникать в такие вещи. Ее расстроило то, что у ее мужа роман со служащей, которую ей приходится видеть каждый день. Это волновало ее больше, чем то обстоятельство, что ее муж спит с этой женщиной».
Эта связь, которая началась еще в те дни, когда мисс Турнур работала секретаршей Кеннеди в сенатском кабинете, могла бы стать препятствием на его пути к президентству. Если бы он находился под таким же пристальным вниманием со стороны общественного мнения, под которым находились ведущие политики после Уотергейта, ему не удалось бы стать президентом. Даже его пресс-секретарь, Пьер Сэлинджер, признавал в 1977 году, что если бы Кеннеди был президентом в это время, то его выкинули бы из Белого дома через шесть месяцев. Однако в бытность Кеннеди кандидатом в президенты пресса не особенно одолевала его и не лезла в его частную жизнь.
Летом 1958 года, когда Джекки жила в Хианнис Порт, он частенько заглядывал к своей симпатичной двадцатилетней секретарше, снимавшей квартиру в Джорджтауне у мистера и миссис Леонард Кейтеров.
«Однажды ночью мы засиделись допоздна и слышали, как кто-то кидает камешки в окно Пэм, — вспоминает миссис Кейтер. — Мы выглянули на улицу и увидели сенатора Кеннеди, стоящего в нашем саду. Он кричал Памеле, что, если она не спустится
Нас с мужем все все это так заинтриговало, что мы установили магнитофоны на кухне и в подвале, чтобы записывать разговоры в спальне. В следующий раз, когда Кеннеди пришел к ней, мы слышали, о чем они разговаривали в гостиной, а после того как они удалились в спальню, оттуда раздались звуки, говорящие о том, что они занимались любовью.
Могу заверить вас, что он не был разговорчивым любовником, — говорит миссис Кейтер, утверждая, что в гостиной Джек только спросил у своей любовницы, готова ли она, и та ответила, что всегда готова».
Миссис Кейтер сказала, что у нее сложились плохие отношения с квартиранткой и, в конце концов, ей пришлось предложить Памеле уйти с квартиры.
«После того как я выкинула Пэм, ДФК устроил ее в доме Мэри Мейер в Джорджтауне и продолжал навещать ее там. Меня бесило, что этот католик ирландского происхождения, который строит из себя хорошего семьянина, может стать президентом, и я решила действовать.
В те дни я была еще наивной и не представляла, против каких сил я ополчилась. Но я знала, что никто не поверит мне, если я не представлю доказательств, так что в дополнение к магнитофонным записям мы решили представить еще и фотографию.
Вечером 11 июля 1958 года — как странно, что я до сих пор помню эту дату, — мы с мужем поехали на Тридцать Четвертую улицу, где жила тогда Пэм, увидели Кеннеди, входящего в дом, а потом их обоих, садящихся в «Альфа Ромео». Она знала наш автомобиль, так что нам пришлось взять напрокат другой, поменьше размерами. Мы ждали в темноте их возвращения. Вы не представляете, как жутко все это было.
Кеннеди показался около часа ночи. Мой муж ждал его на тротуаре. Он позвал его: «Эй, сенатор», — и Кеннеди повернулся к нему. Когда увидел фотоаппарат в руках моего мужа, он закрыл лицо руками. Затем сказал: «Какого черта вы здесь делаете? Как вы смеете фотографировать меня?»
Я выскочила из темноты: «А как вы смеете баллотироваться в президенты, притворяясь добрым христианином?» Я сказала ему, что и сама католичка и не позволю, чтобы в Белом доме находился распутник. Я протянула ему книгу под названием «Сын ирландского католичества», а он записал номер нашего автомобиля.
На следующий день я позвонила Джо Кеннеди, — продолжает миссис Кейтер. — Он был вполне светским, воспитанным, даже елейным человеком. Он сказал мне, что уезжает в Европу и считает сказанное мною пустяками».
Через несколько дней Кейтеры поехали на своем автомобиле на N-стрит, где жил Кеннеди, и стали ожидать.
«Сенатор вышел из дома, подошел к автомобилю, посмотрел на номер и опять вошел в дом, — вспоминает миссис Кейтер. — Затем он опять вышел в сопровождении какого-то человека и обратился к моему мужу: «Я знаю все о вас и о том, где вы работаете. У вас хорошая репутация, так зачем же вам ее портить? Если вы будете приставать ко мне и моему отцу, я позабочусь, чтобы вы никогда не нашли себе работу в Вашингтоне».