Жалкие создания
Шрифт:
Пальцы нащупали рукоять. Я стиснул челюсти настолько, что надулись желваки на скулах, как будто приготовился к адской боли – сейчас из меня будут вынимать душу для очередных «процедур», как бы в назидание мне за то, что я был таким упрямым и сорвал весь план. Рука почти не слушалась, но я сумел поднять окровавленный тесак, при этом другой рукой продолжал заботливо обнимать Милу.
Как долго тянулось время. Я хотел ускорить его, чтобы все прошло быстро и она не почувствовала. Лезвие вошло между вторым и третьим ребром и устрашающе показалось из спины... я закрыл глаза... Звук падающего тела…
С этим роковым ударом из-под моих зажмуренных век заструились горячие слезы. В ушах зашумела кровь. Тесак выпал из моих рук. Рот открывался и закрывался в немом крике о помощи – не знаю,
«И я убил ее... дорогой дневник, я... еще один цветок был срезан и украден из Божьего сада... я убил ее... это прекрасное чистое создание – клянусь рожденное самим небом! – которое я посмел своим ужасающим замыслом исказить и унизить, заставив принять уродливую форму отчаяния... дорогой дневник, есть только кровь, которая капает с моих рук на твои листы. Кровь, которая смывает все. Это моя кровь, ну разумеется ее слишком мало! Она давно замерзла и потребуется немало усилий, чтобы заставить ее течь из моих жил... кровь, созидающая и разрушающая... даже ее кровь была идеальной, но Тайлер – его ничто не волнует. Человек не рождается дьяволом, но, что должно было произойти с Тайлером, чтобы он стал таким... это не человек...»
Примечание автора:
* Амок – внезапно возникающее психическое расстройство (возбуждение с агрессией и бессмысленными убийствами). Считают разновидностью сумеречного состояния.
** Паноптикум – сборище чего-либо невероятного, жуткого.
23
О своей способности втираться к людям в доверие Тайлер говорил так: для меня – это дар, но для тех, с кем я знакомлюсь это всегда оборачивается проклятием.
Я лежал на кровати и смотрел в потолок, когда он бесцеремонно вошел и вырвал меня из задумчивости.
– Поднимайся, – сказал он скорее с просьбой.
– Не хочу.
– Да брось, Дилан, тебе нужно прогуляться. Я хочу тебе кое-что показать. Спорю на что угодно тебе это понравится.
– Сомневаюсь, – мрачно буркнул я.
– Я ведь от тебя все равно не отстану. Идем же! – Тайлер энергично призывал меня подняться, прибегая к помощи жестов. – Идем! Идемте, старина, вы должны это увидеть!
Он выглядит слишком счастливо – это не к добру, понял я, когда вставал с кровати.
– Тебе понравится! Это пойдет тебе на пользу.
Над городом висел утренний туман. Прямо как в Лондоне пятидесятых годов. Вытяни вперед руку и ее смачно проглотит серая влажная дрянь, а что за ней – неизвестно. Неприятное ощущение. Промозглый ветер отрывал сухие, жухлые листья.
– Какое ужасное время ты выбрал для прогулки, – пожаловался я, но Тайлер возбужденно шагал по вымощенному черным камнем тротуару, словно спешил на встречу.
– Куда мы идем? – безуспешно пробовал я выяснить. Мы шли около часа, затем вдруг остановились на какой-то улице. Я огляделся по сторонам. Через дорогу бакалейная лавка, магазинчик сувениров. Мы же топтались у входа в клинику «Святое милосердие».
– Это какая-то шутка? Что мы здесь делаем, Тайлер?
Его уже не было рядом со мной.
– Какого черта! – выругался я в негодовании.
– Дилан!? – взволновано воскликнул чей-то голос позади. Я обернулся... и обомлел.
–... Линда?...
24
Черный дым поднимался к чистому, сияющему небесным светом, голубому эфиру, не загрязненному людским присутствием, а потому – девственно красивому и по своему величественному. Ничто не предвещало беды и я с поразительным умиротворением ( вовсе не свойственным мне) любовался этим естественным сюжетом высочайшей природной поэзии, насыщенной яркими красками. Как будто мои чувства обострились во сто крат. Как будто сама светлая гордость Афродита благосклонно спустилась ко мне, чтобы показать то, что мы, люди, по причине своей крайней испорченности быть может никогда не увидим воочию. Скворцы переливчато пели, вознося славу
Меня ждал резкий контраст: глубокие, нежные тона поблекли, небо исчезло с горизонта и я насильно был опущен вниз к выжженной черной земле. Резко померкли цвета. Куда ни глянь везде были насыпи, какие-то окопы, траншеи, ямы вроде тех, что возникают в результате артиллерийских обстрелов, столбы и колючие проволоки – все полыхало в огне, и в этой неописуемой разумным словом вакханалии беспорядочно метались неопределенные, размытые фигуры, пытающиеся в диких плясках потушить пламя, которое яростно жалило их хуже любого скорпиона... но не убивало. В воздухе висел яд. Едкий густой дым слепил глаза и сводил судорогой легкие, заставляя заходиться в безудержном кашле. Пахло жареным мясом – человеческой плотью. Здесь невозможно было дышать.
Первая мысль, пришедшая мне на ум «Кочегарка... живые дрова... вечно не хватает дров... нужно больше! (с каким-то остервенением в голосе) больше! Чтобы земля горела, а они в маниакальном порыве продолжали поддерживать этот психоделически-кошмарный живой костер, страстно желающий добраться до неба... поддерживать чертов костер и не забывать подкидывать в него новых дровишек! Полыхай на славу! Нужно больше живых дров... недостаточно тел, их слишком мало! Слишком мало!! Нужны новые!! Бесчисленная толпа живых мертвецов... колоны смертников... и все в огонь, не затихающий ни на секунду... все в огонь, бьющийся в агонизированом танце, словно в эпилептических припадках бешеная скотина... человеческая гекатомба... легионы смертников и их не перечесть...». Чтобы понять происходящее, нужно было оставить разум на задворках – взяв с собой, здесь его запросто можно было лишиться. Это не стоит понимания. Раны и волдыри войны обнажились.
Ямы были наполнены кровью и над ними кружили мухи, пригнанные вонью и безрассудной ненавистью, которая, как туман эйфории, верховодила здесь всеми; в этой крови, бултыхаясь, плавали и утопали мелкие существа – уродливые, волосатые карлики и тараканы с искаженными от страха человеческими лицами. Они активно работали лапками, спасаясь бегством от чудовищ с крокодильими ухмылками, которые с неутомимой жаждой гонялись за ними и предавались в этой красной субстанции плотским утехам – кипело какое-то параноидальное сумасшедшее торжество. Ужас сковал мое тело, в ушах стоял непрерывный гул. Меня тошнило от запаха, но еще больше воротило от того, какая мерзость творилась в этом адовом месте, как будто не одно поколение вбирающем в себя все самое худшее, что только способно вообразить богатое в плане извращенных фантазий, деформированное сознание – источник боли, кошмара и одновременно какого-то леденящего душу больного восторга. Они истребляли друг друга, словно охваченные единым экстатическим трансом смерти. Неуклюже сталкивались в крови и не переставали рвать друг друга на части, заполняя яму новыми трупами. Живые обрубки человеческих тел (без рук и без ног, только туловище и голова, торчавшая из него) тонули и через мгновение всплывали, лихорадочно переводя дух, и вновь погружались в воду, чтобы опять резко возникнуть, как джек-из-коробки. Ошметки плавали в кроваво-грязной жиже и их тут же подбирали чудовища, перемалывая кости, и с неистовым огнем в глазах кидались за другими. Мучительно было смотреть. Оглушительный рев монстров и непрекращающиеся вопли пленников потрясали округу так, что даже содрогался воздух; те же звуки исходили и из других «пыточных» ям. Повсюду, словно я очутился в стране Ужасов. Если бы я остался еще хотя бы на одну минуту, казавшуюся для меня целой вечностью, то абсолютно уверен, что повредился бы рассудком...
Я проснулся в холодном поту на полу в одной из нижних комнат сам не свой от страха. Из окна падал лунный свет, прямоугольником расплывавшийся по стене. И почему-то этот прямоугольник света вызвал у меня ассоциации с шершавой могильной плитой. Передо мной сидел Никак, бледный, как мертвец (явно чем-то растревоженный), и довольно улыбался. Его лицо светилось экзальтированным восторгом.
– Ты тоже видел это? – спросил он крайне взбудоражено.
Я не сразу ответил ему, с трудом заглатывая в легкие кислород.