Жалоба. С применением силы

Уильямс Уильям Карлос

В 1947 году Вашингтонский университет приглашает Уильямса прочесть курс лекций и семинаров, посвященных литературному мастерству и жанру рассказа. Но тут дает себя знать многолетняя усталость, работа на износ; преподавание литературы, творчество и работа в больнице оказываются неподъемным грузом: год спустя, в 1948-м, Уильямса настигает инфаркт. С ним поэту удается справиться, он продолжает писать, издает вторую книгу «Патерсона», но преподавание в университете приходится оставить. В следующем году Уильямс публикует еще один том «Патерсона» и «Преврати это в свет: избранные рассказы и поздние стихотворения (1940–1950)» — за эти две книги он удостаивается Национальной книжной премии. Годом позже он издает «Автобиографию» и «Избранное из ранних стихов». В 1951 году Уильямс вынужден оставить медицинскую практику — причиной тому был инсульт, хотя поэт довольно быстро от него оправился. Еще один инсульт настиг поэта годом позже. В 1953 году вокруг Уильямса вспыхивает скандал — ему предлагают занять пост поэтического консультанта в Библиотеке Конгресса,

но отнюдь не всем нравится его кандидатура. В стране идет охота на ведьм, а Уильямс сотрудничал с левой прессой и, о ужас, дружил с изменником Эзрой Паундом, ведшим во время Второй мировой войны «пропагандистские» передачи на итальянском радио! Консервативная пресса начинает бурно возмущаться, как можно доверить пост консультанта главной библиотеки страны коммунисту и другу фашиста. До комиссии по расследованию антиамериканской деятельности дело не дошло — но назначение консультантом не состоялось. «Утешительным призом» этого весьма недоброго для Уильямса года стало присуждение ему и поэту Арчибальду Маклишу престижной Боллингеновской премии, лауреатами которой до него были Эзра Паунд, Уоллес Стивенс, Марианна Мур. В 1954 году выходит едва ли не лучший сборник стихов Уильямса — «Пустынная музыка», а годом позже — еще один, «Путешествие в любовь», посвященный жене. В октябре 1955 года с поэтом случается третий инсульт. Ему удается оправиться, но одна сторона тела так и осталась парализованной. Спасением стала электрическая пишущая машинка — на ней Уильямс мог печатать левой рукой. Он пишет биографию матери, книгу «Хочу писать стихи: автобиография написанного поэтом» — своего рода авторский комментарий к текстам стихов. Выходит очередной том «Патерсона», сборник пьес. А в 1963 году появляется книга «Картинки, по Брейгелю, и другие стихотворения».

Цикл, давший название сборнику — одна из интереснейших работ Уильямса. Его стихи «по мотивам» полотен Брейгеля — это не навеянные созерцанием Брейгеля «образы», а — попытка рисовать словами, по чужой канве. Это вовсе не экфразис, а — чистая изобразительность.

Уильямс делает весьма своеобразную вещь. Он описывает брейгелевские полотна с отстраненностью искусствоведа: из левого угла в правый, передний план, фон… Никакой внешней рефлексии, никакого эмоционального накала и за счет этого достигается сильнейший эффект.

Вот, «Охотники на снегу», пошаговое описание фрагментов: группа охотников, собаки, вывеска на трактире, костер у входа в этот самый трактир, женщины, поддерживающие огонь, каток с детьми, еще дальше — скалы и на переднем плане — куст. Взгляд обежал картину, все. Но не совсем — брейгелевский холст был записан целиком, а в стихотворении между фрагментами зияет пустота, неизбежная, как пробелы между словами в тексте. И в этих зияних — ощущение холода, того самого, экзистенциального, из которого и растет брейгелевское отчаянье.

Но само движение взгляда — оно еще осложнено раздробленностью, которую создают разрывы строк «по живому», когда единая синтаксическая и визуальная группа «режется» между строками:

…в пространство холста входят охотники следом псы вывеска косо висит на трактире олень и распятие…

Эта техника взгляда, с ее разрывами и «искусственной сборкой», пришла из кубизма: именно он так работал с визуальными восприятиями, «выкладывая» на поле холста фрагменты, лишь иллюзорно существующие в сознании одновременно, а на деле — «сшиваемые» нашим сознанием в единое целое из отдельных микровпечатлений, из взгляда, обегающего объект. Так, нам кажется, будто мы в каждый момент целиком схватываем лицо собеседника, а взгляд — перебегает: губы, глаза, бровь, родинка на щеке…

И тогда «Картинки…» Уильяма Карлоса Уильямса — это Брейгель, увиденный в оптике «после Пикассо». При этом Уильямс не описывает, а воссоздает — средствами языка — брейгелевский холст. Собственно, это был ответ на все те вопросы, которые поэт пытался разрешить в «Патерсоне» — как связаны чувственно-визуальный опыт и язык, язык и мышление. Жизнь и творчество описали круг и оказались цельными и настоящими. И последним аккордом этой жизни стало присуждение книге «Картинки, по Брейгелю, и другие стихотворения» Пулитцеровской премии — по сути, признание сборника литературным событием года. Премия была присуждена посмертно.

Антон Нестеров

Уильям Карлос Уильямс

Жалоба

Стихи

Воспоминания об апреле

Ты говоришь — любовь есть то, любовь есть это: Метелки тополей, сережки ивы — когда причесаны дождем и ветром, дрожат, роняя капли, капли — в такт качаньям веток. Брось! Любовь сюда еще не приходила.

Le M'edecin Malgr'e lui [9]

Стоило бы помыть Стены

в моем кабинете Ржавчину надо бы счистить На инструментах, их все Разложить аккуратно Бутылки для химикатов пора бы давно проветрить да и наполнить вновь, новую Лупу купить. Журналы — На край стола, чтоб не валялись В стопках — И просмотреть их — Последние десять лет — Отметить Нужные все статьи. И, полагаю, стоит Пролистывать новые книги. Еще нужен счет у портного И приходящий уборщик. Бороду отпустить, больных провожать Многозначительным взглядом Кто знает, может, тогда Снизойдет ко мне Милая Леди И жизнь потечет в приятстве? И удача На моей стороне, коль Мысли мои не об этом?

9

Лекарь поневоле (франц.). Обыгрывается название пьесы Мольера. (Прим. перев.).

Жалоба

Меня зовут — я иду. Дорога обледенела, после полуночи изморозью подернуты края колеи. Дверь обычно открыта. Улыбаюсь, вхожу, стряхиваю иней. На этот раз в постели, женщина, на боку. Она больна. Может быть, рвота, может быть, роды: десятый ребенок. Возвеселитесь и пойте! Ночь — это комната, что затенена для любви, пусть даже золотой луч солнца пробьется сквозь жалюзи. Убираю со лба ее волосы: диагност чужой боли, я преисполнен сочувствия.

Портрет некой леди

Бедра твои — яблони в цвету, что белизну взметнули в небо. Какое небо? Небо, где Ватто подвесил туфельку возлюбленной. Колени твои — южный бриз или снежинки, что летят — в лицо. Кем, кем был Фрагонар? Как будто это что-то объясняет. — Конечно, да! А ниже колен — доверимся мелодии, и там — один из этих светлых летних дней, высокая трава твоих лодыжек, мерцанье маяка на берегу — На берегу? Каком? — Песок налип на губы. Какой там берег? — Берег: лепестки. Откуда знать мне? Берег? Что за берег? — лепестки, нападавшие с яблони нездешней — Какой берег? Я повторяю: яблоневый цвет.

Марку Антонию, на небесах

Тихий утренний свет отраженный — сколько раз — отраженный травой… деревьями… и облаками он вливается в комнату (окна на север) и касается стен: трава… деревья… и облака. Слышишь, Антоний: трава… деревья… и облака Почему ты бросился вслед за возлюбленной там, при Акциуме? Или, просто: ты знал — ее тело — за пядью пядь от пальчиков ног до корней волос и опять вниз, губами… и видел сквозь неистовство битвы — ее: траву… деревья… и облака — И теперь ты На небе, чтоб слышать меня.