Жан Баруа
Шрифт:
Г-жа Баруа (после паузы).Здесь все мне так советовали… А Жан просто замучил меня: все просил взять его с собой. Малыш так верил, что возвратится здоровым. В пути он беспрестанно требовал, чтобы я рассказывала ему о Бернадетте… [2]
Доктор снимает пенсне; взгляд его близоруких глаз полон нежности. Г-жа Баруа умолкает. Они думают об одном и том же и сознают это: их связывает прошлая жизнь.
Г-жа Баруа (подняв глаза к небу).Нет, теперь ты не можешь понять… Мы перестали понимать друг друга, я и ты, я и мой сын! Вот что сделал с тобой Париж, а ведь ребенком…
2
Бернардетта
Доктор. Не надо, мама, не будем спорить… Я вас ни в чем не упрекаю. Разве только в том, что вы уведомили меня слишком поздно, и я не успел предотвратить… Жану не по силам была такая поездка – в пассажирском поезде, в третьем классе…
Г-жа Баруа. А ты не преувеличиваешь тяжести его недуга, мой друг? Сегодня ты застал его в жару, он бредит… Но ведь ты не видел его целую зиму…
Доктор (озабоченно).Да, я не видел его целую зиму.
Г-жа Баруа (осмелев).С тех пор как он заболел бронхитом, он все время дурно выглядит, это правда… Жалуется, что у него колет в боку… Но сказать, что ребенок болен, нельзя, уверяю тебя… По вечерам он часто бывает весел, даже слишком весел.
Доктор медленно надевает пенсне и наклоняется к матери; берет ее за руку.
Доктор. Слишком весел по вечерам… Да… (Качает головой.)Как быстро вы забываете прошлое, мама.
Г-жа Баруа (упрямо).Тебе известно, что я об этом думаю, мой друг. Никогда я не верила, что твоя обожаемая супруга была… ты понимаешь, что я хочу сказать. Ее убил Париж, как и многих других!
Доктор опускает голову. Он едва слушает. При свете лампы он вдруг обращает внимание на руку, которую безотчетно гладит – тяжелую, натруженную и рыхлую руку с искривленными пальцами, всю в веснушках. Далекие видения детских лет неожиданно встают перед ним, он трогает обручальное кольцо матери, стершееся, готовое лопнуть, которое распухший сустав не выпустит из плена до самого конца… И, быть может впервые в жизни чувствуя, что его охватывает слабость, желание заплакать, бежать, скрыться от чего-то неумолимого, он подносит к губам эту старческую, до неузнаваемости обезображенную руку, которую он все же узнал бы среди тысячи других.
Г-жа Баруа в смущении высвобождает руку.
Г-жа Баруа (резко).К тому же Жан пошел в нашу породу… Ведь он – вылитый отец! Все это говорят! В нем нет ничего от матери…
Молчание
.
Доктор (мрачно, как бы говоря с собой).Всю зиму я был так занят… (Вспоминает, что не ответил матери. С нежностью поворачивается к ней.)Профессия в этих случаях жестокая вещь, мама… В нескольких часах езды от Парижа живет мой больной сын… А я трачу все свое время, час за часом, чтобы лечить других… Каждый раз, когда я записываю вызов, я думаю о листке блокнота, который нельзя оставить незаполненным… Ах! Если б я мог все бросить, переехать сюда, жить рядом с ним, рядом с вами обоими!.. (Отрывисто.)Нет, не могу. Это невозможно. (Снимает пенсне, протирает стекла, задумывается, решительным жестом снова надевает его. Говорит резко, повелительно – теперь он только врач.)Нужно
Г-жа Баруа недоверчиво качает головой.
Доктор разом замолкает; окидывает мать быстрым взглядом. Мгновенное замешательство, как во время операции, когда ему приходится внезапно менять план действий. Затем взгляд его опять становится острым, пристальным – он принял новое решение.
Долгое молчание.
II
Неделю спустя. Воскресное утро.
Доктор (входя в комнату Жана).Здравствуй, малыш! Ну, как мы себя чувствуем? Такое чудесное солнце, а у тебя закрыто окно! (Берет ребенка за руки, притягивает к себе и поворачивает лицом к свету.)Язык… Так… Ты хорошо спал эту неделю? Не очень? Ворочаешься в постели? Ночью просыпаешься, оттого что тебе жарко? А? (Треплет его по щеке.)Разденься, я тебя выслушаю.
Жан – бледный мальчик лет двенадцати.
Черты лица тонкие, невыразительные. Только глаза – ласковые, задумчивые и печальные – обращают на себя внимание.
Худенькое тело; сквозь тонкую кожу проступают ребра.
Доктор. Хорошо… Атеперь прислонись спиной к стене, как в прошлый раз, руки опусти… Голову выше, открой рот… Так, так. (Снимает пенсне.)Дыши глубоко и ровно… Еще…
Выслушивает мальчика. Лицо его напряжено, веки вздрагивают.
Отец встревожен, близорукий взгляд и сосредоточенность как бы отделяют его от окружающего мира. Ребенок беззаботно зевает, смотрит в потолок.
Доктор снова необыкновенно долго выслушивает его.
(Обычным голосом.)Хорошо, мой мальчик, можешь одеться… (Ласково улыбается ему.)А теперь я вот что тебе предложу: мы вместе пойдем в сад и там на солнышке поговорим, пока бабушка не возвратилась с обедни. Ладно?
Жан. Бабушка, наверное, еще не ушла. (Робко.)Сегодня троицын день… Папа… Я хотел бы…
Доктор (мягко).Нет, малыш, это было бы неосторожно. На улице жарко, а в церкви прохладно.
Жан. Это так близко…
Доктор. И потом, я должен уехать в три часа в Париж. Вечером мне надо быть у больного… А мне бы хотелось посидеть с тобой. (Меняя тон.)Нам надо серьезно, очень серьезно поговорить. Слышишь, Жан?… (Молчание.)Пойдем.
Старый дом Баруа в верхней части города.
Задняя стена здания примыкает к колокольне, подпирая церковь; два низких флигеля, покрытые черепицей, тянутся по направлению к улице; их соединяет глухая стена с широкими воротами.
Во дворе разбит сад. Днем звон колоколов врывается в звонкий колодец двора, наполняет его, сотрясая стены дома.
Доктор ведет Жана в беседку, увитую диким виноградом.
Доктор (с наигранной беззаботностью).Садись же, садись… Здесь так хорошо…
Жан (готов заплакать, сам не зная почему).Да, папа.
Лицо доктора становится серьезным, словно он принимает больного: меж бровей залегает складка, он смотрит строго йг испытующе.
Доктор (твердо).Вот что я хотел тебе сказать, Жан, в двух словах: ты болен…
Молчание. Жан не двигается.
Доктор. Ты болен, и серьезнее, чем думаешь. (Снова молчание. Доктор пристально смотрит на мальчика.)Я хотел, чтобы ты об этом знал, потому что, если ты сам не будешь постоянно заботиться о своем здоровье, твое состояние может ухудшиться… резко ухудшиться…
Жан (удерживая слезы).Значит… Мне не лучше?