Жан Жорес

Молчанов Николай Николаевич

— Как бы то ни было, граждане, — продолжает Жорес, — и я говорю это с каким-то даже отчаянием: в час, когда нам угрожает убийство и варварство, у нас имеется лишь одна возможность сохранить мир и спасти цивилизацию — пролетариат должен сплотить все свои силы…

Но Жорес не говорит ничего более конкретного. Ведь ему-то хорошо известно, как далеки силы пролетариата от единства. Однако его стремление действовать лишь усиливается. Он немедленно выезжает в Париж и в поезде обдумывает новое положение, в котором столько неясного, неопределенного, тревожного.

Вдруг внезапный резкий толчок, испуганные крики, остановка. Поезд, подходя к вокзалу в Дижоне, сошел с рельсов. Только этого не хватало! Но что можно ожидать от железных дорог, когда они уже загружены военными перевозками? Выяснилось, что в Париж можно уехать

только завтра. Но это не помешает Жоресу действовать. Он уже принял решение: побудить французское правительство сделать все для сохранения мира и, главное, заставить действовать Интернационал.

Жорес немедленно посылает телеграмму с указанием собрать всех депутатов-социалистов утром 28 июля в Бурбонском дворце для экстренного заседания. Но надо еще, чтобы в завтрашнем номере появилась статья. Он отправляется в редакцию местной газеты «Прогре де Дижон», Журналисты радушно встречают Жореса и немедленно удовлетворяют его просьбу; устраивают ему телефонную связь с «Юманите». Жорес, не имея перед собой и клочка бумаги, диктует статью в номер.

28-го утром в Париже стало известно, что австро-венгерские войска перешли границу Сербии и начали военные действия. Германия не пожелала сдержать своего союзника. В Берлине толпы националистов у статуи Бисмарка вопили: «На Париж!»

Жорес собирает депутатов-социалистов и разъясняет им положение. Если Россия выступит на стороне Сербии, своего славянского союзника, а Германия поддержит Австрию, то Франция на основании секретных статей франко-русского договора должна воевать на стороне России. Необходимо локализовать войну на Балканах, нельзя допустить ее перерастания в войну общеевропейскую. Надо добиться от французского правительства, чтобы оно дало понять России, что не будет поддерживать воинственный курс. Парламентская группа социалистов принимает резолюцию с протестом против секретных статей франко-русского союзного договора. Поскольку президент Пуанкаре и премьер Вивиани еще не вернулись из России, Жорес требует от исполняющего обязанности, премьера Бьенвеню-Мартина созвать экстренное заседание палаты депутатов.

В пять часов вечера Жорес с чемоданом в руке отправляется на вокзал. Он едет на заседание бюро социалистического Интернационала в Брюссель. Вместе с ним Гэд, Вайян, Самба, Лонге. 29 июля в Народном доме в Брюсселе утром начинаются совещания социалистических деятелей Европы. А деда идут все хуже. Непрерывно поступают сообщения о военных приготовлениях. Австрийцы уже бомбили Белград.

Заседание социалистического бюро с самого начала носило какой-то смутный, неопределенный характер. Чувствовалось замешательство. Социалисты Австрии, страны которая уже воевала, меньше всего осуждали свое правительство. Их представители давали понять, что лучшее — просто переждать войну. Гаазе, представитель германской социал-демократии, хотя и сообщил о демонстрации в Берлине против войны, пытался прямо оправдывать свое правительство. Немцы и австрийцы не соглашались с идеей всеобщей антивоенной забастовки. Некоторые делегаты все же настаивали на том, чтобы бюро Интернационала выступило с призывом к такой забастовке. Но Жорес не поддержал их предложение. Забастовка, проведенная не во всех странах, теряла смысл. А для того чтобы организовать ее, надо решение конгресса, обязывающее, авторитетное. По предложению Жореса решено созвать новый конгресс Интернационала но в Вене 23 августа, как предполагалось раньше, а в Париже 9 августа.

После заседания, оставившего у Жорееа тяжелое чувство и еще больше усилившего головную боль, наскоро перекусив, он садится писать статью в «Юманите». А вечером ему предстояло выступать на митинге.

В королевском цирке Брюсселя собралось около шести тысяч человек. Выступали делегаты Бельгии, Германии, России, Англии, Италии. Все они выражали ненависть к войне, очень убедительно говорили о ее опасности, о стремлении рабочего класса помешать ей и выражали надежду, что, может быть, все еще образуется. Жореса встретили горячо, лучше, чем любого из ораторов. Он уже давно признан, и не только во Франции, самым красноречивым из всех вождей Интернационала. Несмотря на усталость, он произнес блестящую по форме речь. Но об: тоже ничего не предложил, кроме надежд на благоразумие правительств, которые в последний момент не могут не остановиться перед ужасной катастрофой.

— Аттила на краю бездны,

но его конь еще спотыкается и колеблется! — восклицает Жорес. Кто же остановит этого коня? По мнению оратора, это французское правительство, его даже не требуется понуждать проводить политику мира, ибо оно уже проводит ее. Жорес выражает восхищение примирительной деятельностью английского кабинета. Это говорилось в то время, когда Вивиани давал твердые заверения царскому правительству, что Франция выполнит свои союзнические обязательства, и когда британский министр иностранных дел Эдуард Грей вел тонкую игру, рассчитанную на скорейшее вовлечение в войну всех европейских держав. Поистине и в этой последней речи Жорес остался верен себе, точнее — своим пацифистским иллюзиям. Впрочем, быть может, Жорес пытался оказать какое-то влияние на французских и английских правителей? Вероятно, субъективно он к этому и стремился. Увы, мир снова оказался не таким, каким хотелось его видеть Жоресу… Но если он видел не все до конца, то он видел очень многое, видел дальше, прозорливее других. Вот какими пророческими словами он закончил свою речь:

— Почва колеблется под ногами абсолютных владык. В силу инерции и опьянения первых боев они смогут увлечь за собой массы. Но когда тиф довершит дело, начатое снарядами, когда воцарится смерть и нищета, отрезвленные люди обратятся к немецким, французским, русским и итальянским правителям и спросят их, во имя чего нагромождены такие горы трупов? И тогда освобожденная от оков революция скажет им: «Ступайте прочь и молите бога и людей о прощении!»

На другой день, 30 июля, последнее заседание бюро Интернационала, Оно прошло быстро; ведь надо лишь согласовать текст манифеста, который не отвечает на волнующий всех вопрос: что делать? У Жореса остается до отхода поезда час времени. Он заходит в Брюссельский музей посмотреть старых фламандцев. Потом французские делегаты едут в Париж. Настроение тоскливое. Гэд неожиданно спрашивает Жореса:

— Почему вы так боитесь войны, она же приблизит революцию?

— При условии, если мы будем бороться против войны, — быстро отвечает Жорес и замолкает.

Больше двадцати лет они знают друг друга, идут вместе и врозь, чаще сталкиваясь и реже, гораздо реже, объединяясь, люди одного идеала, столь резко отличающиеся друг от друга. И сейчас, когда мир на пороге войны, каждый из них мог бы подвести итоги. Ведь кончается эпоха. «Поговорим на конгрессе», — думает Жорес; все мысли его там. Впрочем, сама жизнь подведет черту. Оба они получат от буржуазии воздаяние за социалистическую деятельность. Один — пулю в голову, другой — пост министра в реакционнейшем правительстве. Каждому свое. Они едут в Париж, навстречу судьбе…

Несмотря на отпускное время, столица полна народу и суеты. Много военных. Полиция разгоняет демонстрации пацифистов и срывает социалистические плакаты. Начался штурм магазинов. Быстро расхватываются консервы. Вспоминают, что в 1870 году в Париже ели крыс.

На Восточном вокзале, развернув газету, Жорес узнает о мобилизации 23 русских дивизий. Он отправляется в «Юманите», беседует со своими сотрудниками, просит немедленно передавать ему все сообщения агентства Гавас. Особенно из Англии и Германии. Потом идет в Бурбонский дворец. В кулуарах полно депутатов. О войне говорят как об уже совершившемся факте. Жоресу передают слова Делькассе: «Победа обеспечена. Когда я был в России, они мне все показали. Я изучил все их стратегические железные дороги. Концентрация войск будет быстрой, через месяц или шесть недель русские будут в Берлине».

— Какое легкомыслие! — восклицает Жорес.

Только в восемь вечера делегация социалистов во главе с Жоресом попала к премьер-министру Вивиани. До этого у него был германский посол. Жорес говорит о своих опасениях в связи с военными мероприятиями французских властей; не могут ли они дать предлог Германии для нападения? Он требует объяснить, что делает правительство для предотвращения войны. Вивиани отвечает мягко, терпеливо. Он рассказывает о лихорадочной военной активности за Рейном, о том, что нельзя обойтись без некоторых предосторожностей. Чтобы Жорес убедился в миролюбии Франции, Вивиани конфиденциально информирует его о том, что французским войскам дан приказ не подходить к границам ближе чем на десять километров. В Париже делается все, чтобы избежать войны: он просит не затруднять положение правительства, и без того крайне сложное…