Жангада (иллюстр.)

Верн Жюль Габриэль

Судья Жаррикес не прерывал его. Он только устало щурился, как человек, в сотый раз слушающий одно и то же, а когда

Дакоста положил на стол свои записки, судья даже не пошевелился, чтобы их взять.

— Вы кончили? — спросил он.

— Да, сударь.

— И вы утверждаете, что уехали из Икитоса только для того, чтобы потребовать пересмотра вашего дела?

— Да!

— А как вы это докажете? Чем подтвердите, что, если б не донос, по которому вас арестовали, вы явились бы сюда сами?

— Прежде всего моими

записками.

— Они были у вас на руках, и ничто не доказывает, что вы отдали бы их, если бы вас не арестовали.

— Во всяком случае, сударь, есть один документ, который уже не находится в моих руках, и подлинность его не может вызывать сомнений.

— Какой документ?

— Письмо, написанное мною вашему предшественнику, судье Рибейро, где я предупреждал его о своем приезде.

— Вот как! Вы ему писали?

— Да, и это письмо должно быть доставлено и передано вам.

После такого сообщения судья Жаррикес в нарушение всех правил чуть не вскочил с места, хотя судьям полагается сидеть. Однако он вовремя спохватился и только пробормотал:

— Очень ловко сработано, право же, очень хитро!

Как видно, судья Жаррикес имел бронированное сердце и пронять его было нелегко.

В эту минуту в комнату вошел караульный и вручил судье запечатанный конверт. Жаррикес сломал печати и вынул письмо. Прочитав его, он нахмурился и сказал:

— У меня нет причин скрывать от вас, Жоам Дакоста, что это то самое письмо, о котором вы говорили; вы послали его судье Рибейро, а письмо передали мне.— Помолчав, он добавил: — Но ведь, в сущности, вы приводите лишь моральные доказательства своей невиновности. А есть ли у вас доказательства вещественные?

— Быть может, и есть,— ответил Жоам Дакоста.

Тут Жаррикес не выдержал и вскочил-таки с места. Ему пришлось два-три раза пройтись по комнате, чтобы взять себя в руки.

Глава V

ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

Когда судья вновь занял свое место, он откинулся в кресле, задрал голову и, уставившись в потолок, сказал самым равнодушным тоном, не глядя на обвиняемого:

— Говорите.

Жоам Дакоста помедлил, как если бы ему не хотелось прибегать к новому способу убеждения.

— Пока что, сударь,— сказал он,— я приводил вам только доказательства нравственного порядка, основываясь на том, что всю жизнь вел себя как порядочный и безупречно честный человек. Я считал, что эти доказательства наиболее ценны для суда…

Судья Жаррикес, не сдержавшись, пожал плечами, давая понять, что он иного мнения.

— Если их недостаточно, то вот какое письменное доказательство я, быть

может, смогу представить. Я сказал: «быть может», потому что еще не знаю, насколько это реально. Я не говорил о нем ни жене, ни детям, боясь внушить им надежду, которая может не сбыться.

— Ближе к делу,— сказал судья.

— Я имею основания думать, что мой арест накануне прибытия жангады в Манаус был следствием доноса начальнику полиции.

— Вы не ошиблись, Жоам Дакоста. Однако я должен вам сказать, что донос этот анонимный.

— Не важно, я знаю, что написать его мог только негодяй по имени Торрес.

— А по какому праву,— спросил судья,— вы называете так автора доноса?

— Я принял его как гостя, а он явился лишь за тем, чтобы предложить мне купить его молчание; я отверг эту гнусную сделку, о чем никогда в жизни не пожалею, каковы бы ни были последствия доноса.

«Вечно одни и те же уловки,— подумал судья Жаррикес.— Все обвиняют других, чтобы обелить себя!»

Тем не менее он чрезвычайно внимательно выслушал рассказ Жоама Дакосты о его отношениях с авантюристом до той минуты, когда Торрес сообщил ему, что знает настоящего виновника преступления в Тижоке.

— И как же его зовут? — встрепенулся Жаррикес, сразу теряя свой равнодушный вид.

— Не знаю, Торрес не захотел его назвать.

— А этот преступник жив?

— Он умер.

Пальцы судьи Жаррикеса забарабанили быстрей, и он, не сдержавшись, воскликнул:

— Человек, который может доказать невиновность осужденного, всегда умирает!

— Если настоящий преступник умер, господин судья,— возразил Жоам Дакоста,— то Торрес ведь жив, а он уверял меня, что у него есть доказательство моей невиновности — документ, написанный рукою самого преступника. Он предлагал мне его купить.

— Эх, Жоам Дакоста,— попенял ему судья,— за такой документ не жаль отдать и целое состояние!

— Если бы Торрес потребовал у меня только состояние, я отдал бы все, не раздумывая, и никто из моих близких не упрекнул бы меня. Но этот негодяй, зная, что я в его власти, потребовал у меня большего!

— Чего же?

— Руки моей дочери. Вот почему я теперь перед вами.

— А если бы Торрес на вас не донес,— спросил судья Жаррикес,— если б вы не встретили его на своем пути, что бы вы сделали, узнав о смерти судьи Рибейро? Вы все равно пришли бы и отдали себя в руки правосудия?

— Без всякого колебания! — твердо ответил Жоам Дакоста.— У меня не было иной цели, когда я уезжал из Икитоса.

Это было сказано с такой искренностью, что судья Жаррикес почувствовал, как в том уголке сердца, где складываются наши убеждения, у него что-то дрогнуло. Однако отступать он не собирался. И он решил, быть может, из простого любопытства попытаться установить истину.

— Стало быть,— сказал он,— вы возлагаете теперь все ваши надежды на заявление, сделанное вам Торресом?