Шрифт:
О книге
Книга состоит из ранее опубликованных рассказов литератора, выступающего под псевдонимом, Вячеслав Петрович. В своих произведениях автор делает попытку поймать нить, которая незримо связывает людей между собой и Богом, присутствующим в каждом из нас, даже, если человек считает себя атеистом.
В рассказе «Колинька» любовь сестры хозяйки психоневрологического диспансера и бессловесного пациента Колиньки, как крик отчаявшегося в одиночестве ночи человека в попытке докричаться до того, кто дал человеку великое чувство любви.
Отчаянная тоска в рассказе «Сурик» о потерянной
Женщина в рассказе «Кошка», пытающаяся забыться в не очень любимой работе, находит любовь там, где и не ожидала найти.
Тоска встречи двух стариков в рассказе «Пепельница» освещает заколки памяти, в которые они не заглядывали прежде и словно лучом задрожавшего в руке фонарика, выхватываются из темноты мгновения любви и оказывается, что любовь не это «встречи со стиснутыми стонами, в гостиницах на час…».
Производственный рассказ «Жара» о двух пожилых людях по жаре, осматривающем разбросанные на железнодорожных путях вагоны. Зачем смотреть если никто не узнает, ходил или не ходил ты по жаре. Рассказ о нравственном выборе человека и отношению к этому выбору других людей.
Сурик
Родник начинал ручей. Ручей с уступа нижней терраски склона оврага падал в лужицу, из которой утекал по дну оврага в заросли буйно разросшейся малины. Выше по склону на широкой террасе под старым, похожим на осьминога пнем Саша увидал лисицу и двух сереньких лисенка. Заметив Сашу, лисица увела лисят в нору под пнем, а Саша долго смотрел в сторону пня, чувствовал, как за ним наблюдает лисица. С этих пор Саша часто приходил к оврагу и подолгу таился в надежде еще раз увидеть лисицу с лисятами.
Саша наткнулся на родник в поиске грибов, упрямясь от советов: «отродясь в овраге грибы не росли». Грибы не росли, но журчал ручей и пели птицы, и небо в овраге было высокое и спокойное. На противоположном от норы склоне оврага подкопанные лесенкой ступеньки обносились временем и ненадобностью, деревня обезлюдела молодежью, а бабки на родник не ходили, не с их ногами спускаться, соскальзывая со ступенек и удерживаясь за кусты. Саша присаживался на корточки у лужицы, ветер раскачивал березы по краю оврага, они шумели листвой, казались высокими, готовыми упасть вниз, и одиночество истомой вечной жизни удерживало Сашу на дне оврага.
Саша похаживал на родник по окончанию работы или в свободное после обеда время. Обед готовил, освобождаемый на час от работы, Слава, суетливый под бригадиром Суриком, мужичок за сорок, отсидевший четыре года неизвестно Саше за что. О «ходках» члены бригады квартирьеров, готовивших избу, переданную подшефным колхозом под общежитие для сотрудников, шефствующего над колхозом КБ, не говорили, но и не скрывали свои пять судимостей на пять членов бригады; у Сурика две судимости, а Сашу Бог миловал. Молодой специалист, инженер Саша по окончании института, не отработав и две недели, был отправлен от КБ в колхоз с опытными людьми, официально числящимися в разных отделах техниками, не официально выполнявшими поручения: «подай», «принеси»,
Сурик подрабатывал в колхозе забойщиком скота и к обеду приносил печенку. С нежностью пережевывая слегка обжаренную на скороде печенку, Сурик рассказывал. «Смотрю ему в глаза, топор за спиной держу в правой руке, левой протягиваю пучок травы, он косится, смотрит недоверчиво, глядит не на пучок травы, на спрятанную за спиной руку, я глаз не отвожу, не мигаю, в глаза смотрю, долго смотрю, мой взгляд будто всасывает его взгляд, и у него глаза увеличиваются, поволокой затягиваются и застывают, и я мгновенно обухом меж рогов, и взгляд, будто птица вспорхнула и как будто благодарит, и передние ноги подламываются, и он с облегчением мордой передо мной в землю утыкается».
Омут тёмно-карих глаз, прикрытый от чужого взгляда, будто смотришь окно ночного поезда из освещенного купе, обнажался воспоминанием, и Саша уводил глаза от края мгновением открывающейся бездны. Сурик, рассказывая, не ждал от собеседников эмоций, переживал наслаждение убийством, рассказывал для себя; наверно, не будь слушателей, он говорил бы себе.
Саша и два молчаливых исполнительных коллеги по бригаде опускали глаза при разговоре с Суриком. Лишь Слава, заискивающе снизу вверх, хотя они были почти одного роста, показывал Сурику, что ничего кроме услужливой преданности нет в его выцветших с обглоданными неизвестной болезнью ресничками, глазах.
В обед Саша выпивал двести граммов водки наравне со всеми из расчета две бутылки на пятерых, заедал кровоточащей печенкой, но тяготился досуговым общением с коллегами и уходил к лисице, оправдываясь приносимыми грибами к ужину. Родник был напротив общежития через вспаханное раскисшее влагой поле. Саша шел по дороге, огибающей поле и утыкающейся в лес, в котором Саша быстро собирал корзину сморчков, и краем наступающего на поле леса, шел проведать лисицу.
Сурик неприметно изучал Сашу, давал почти невыполнимые задания, которые Саша безропотно принимал к исполнению, выбиваясь из сил, но не просил помощи. Однажды ночью Саша проснулся от взгляда Сурика, присевшего на кровать Саши. Саша привстал испуганно.
– Лежи, – сказал Сурик, – я, так, – помолчал, – не трону.
Саша вопросительно молчал.
– Что ты за человек? – спросил Сурик, не ожидая ответа.
Оба молчали долго и тягостно. Сурик спросил:
– Папа, мама живы?
– Да.
– Хорошо.
Сурик задумался, продолжил:
– Что живы.
Саше казалось, что Сурику не собеседник Саша был нужен, так застрявшему в лифте, нужен второй.
Молчание теплило зарождающееся в душе чувствительного Саши сочувствие к собеседнику.
– А у меня, нет, – сказал Сурик.
Саша сидел на кровати, опершись на спинку, опустить с кровати ноги мешал Сурик, а попросить подвинуться, Саша не решался.
– А у меня по географии пятерка была, – продолжал Сурик, – Меня географичка Тамара Арсеньевна любила, мы в походы ходили. Я костер быстрее всех разводил.
– После школы учился? Где? – спросил Саша.
– А мама у меня техничкой в школе была.
Сурик молчал, вспоминал:
– Школу я там заканчивал. По малолетке первая ходка.