Жареные зеленые помидоры в кафе «Полустанок»
Шрифт:
— Нет, сэр.
— Полагаю, вы сбили с толку бедную слабую женщину обещаниями денег или напоили её до бесчувствия и на какой-то момент она потеряла над собой контроль, а когда муж приехал забрать её домой, не вы ли с вашим негром хладнокровно убили его? — Он повернулся и крикнул ей прямо в лицо: — Где вы были ночью тринадцатого декабря тысяча девятьсот тридцатого года?
Иджи прошиб холодный пот.
— Сэр, я была в доме моей матери в Полустанке.
— Кто ещё был с вами?
— Руфь Джемисон и Большой Джордж. Он той ночью был с нами.
— Руфь Джемисон может это подтвердить?
— Нет,
— Почему?
— Она умерла восемь лет назад.
— А ваша мать?
— Она тоже умерла.
Казалось, прокурор вернулся на землю. Он постоял секунду, покачиваясь на носках, и снова повернулся к присяжным.
— Итак, мисс Тредгуд, вы полагаете, что двенадцать образованных людей поверят вам, несмотря на то, что два ваших свидетеля мертвы, а третий, ваш работник, который был с вами в день похищения Руфи Джемисон из родного дома, — всего лишь дрянной и лживый ниггер? И вы осмеливаетесь просить этих достойнейших людей взять и поверить вам на слово?
Конечно, Иджи нервничала, и все же прокурору не стоило обзывать Большого Джорджа такими словами.
— Вот именно, ты, тупорылый, слюнявый, толстожопый ублюдок!
Зал взорвался, а судья принялся изо всех сил стучать молотком.
Большой Джордж, стараясь перекричать шумевших зрителей, умолял её не сопротивляться, но она твердо решила обеспечить ему алиби на ту злосчастную ночь. Иджи понимала, что она — его единственная надежда. У нее, белой женщины, куда больше шансов выйти сухой из воды, чем у Джорджа, особенно если его алиби основано всего лишь на показаниях другого негра. Нет, она никогда не допустит, чтобы Большой Джордж сел в тюрьму, даже если от этого будет зависеть её жизнь.
Суд был настроен враждебно к Иджи, и когда в последний день заседания в зал торопливо вошел свидетель, которого Иджи никак не ожидала видеть, она решила, что ей крышка. Он шествовал между рядами, весь из себя набожный, благочестивый, дальше некуда… её старый заклятый враг, человек, которого она изводила годами.
Все, теперь мне конец, подумала она.
— Пожалуйста, назовите ваше имя.
— Преподобный Герберт Скроггинс.
— Чем вы занимаетесь?
— Я проповедник баптистской церкви Полустанка.
— Положите правую руку на Библию.
— Спасибо, я принес свою. — И, важно положив руку на собственную Библию, преподобный Скроггинс поклялся говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, и да поможет ему Бог.
Иджи была окончательно сбита с толку. Неужели это её адвокат додумался пригласить Скроггинса? Почему он не посоветовался с ней? Она бы растолковала ему, что этот человек никогда в жизни ничего хорошего про неё не скажет. Но теперь слишком поздно, он уже стоял на свидетельском месте.
— Преподобный Скроггинс, не могли бы вы поведать суду, почему вы мне позвонили и что рассказали вчера вечером?
Преподобный откашлялся.
— Да, могу. Я прибыл сообщить уважаемому суду некоторые сведения относительно местонахождения Иджи Тредгуд и Джорджа Пульмана Пиви в ночь на тринадцатое декабря тысяча девятьсот тридцатого года.
— Находились ли она и её негр в тот вечер в доме её матери, как было доложено суду ранее?
— Нет,
О, черт! — подумала Иджи. Адвокат настаивал:
— Означает ли это, преподобный Скроггинс, что она солгала насчет своего местонахождения в тот вечер?
Проповедник поджал губы.
— Ну, сэр, как христианин я не могу с уверенностью утверждать, что она лгала. Я думаю, тут дело в другом: она просто перепутала даты. — Он открыл Библию в самом конце и принялся искать нужные страницы. — У меня есть привычка записывать в конце Библии даты наших церковных собраний, и недавно, проглядывая свои записи, я обнаружил, что как раз вечером тринадцатого декабря начались наши ежегодные молитвенные собрания в загородном баптистском лагере. И сестра Тредгуд была там со своим работником Джорджем Пиви, который занимался буфетом. Хочу заметить, что он это делает каждый год последние двадцать лет.
Обвинитель вскочил с места:
— Возражаю! Это ничего не доказывает! Убийство могло произойти и через день-два после этого.
Преподобный Скроггинс посмотрел на него исподлобья и обернулся к судье:
— В том-то и дело, ваша честь, что наши собрания всегда длятся три дня и три ночи.
— И вы абсолютно уверены, — спросил адвокат, — что мисс Тредгуд там присутствовала?
Преподобный Скроггинс, казалось, был несколько удивлен, что кто-то мог усомниться в его словах.
— Ну, разумеется. — Он повернулся к присяжным: — Мисс Тредгуд никогда не пропускает наших собраний, и к тому же она солистка церковного хора.
Первый раз в жизни Иджи была так смущена, растеряна и обескуражена. Она не знала, что и думать. Все эти годы члены клуба «Маринованный огурец» врали напропалую и рассказывали небылицы, пребывая в полной уверенности, что никто на белом свете не сможет их перещеголять, а преподобный Скроггинс за какие-то пять минут умудрился положить их на обе лопатки. Его слова звучали настолько убедительно, что Иджи и сама едва не поверила ему.
— Более того, прихожане нашей церкви настолько высоко ценят сестру Тредгуд, что все они приехали сюда в автобусе, чтобы выступить в её защиту.
При этих словах дверь зала отворилась, и проход заполнила самая невероятная публика, какую только Господь Бог мог собрать вместе: Смоки Одиночка, Джимми Шишка Хэррис, Эл Заноза в Брюхе, Кривой Саккет, Элмо Уильямс Клякса, Долгоносик Джейк, Бородавочник Билли и так далее. Все как один подстриженные в салоне Опал и во взятых напрокат костюмах — небольшая горстка той толпы безработных бродяг, которых Иджи и Руфь кормили в годы депрессии. Смоки подоспел как раз вовремя.
Один за другим они выходили на свидетельское место и припоминали до мельчайших подробностей ход молитвенного собрания, которое состоялось под тентом на берегу реки в декабре 1930 года. Последней была Ева Бейтс — с сумочкой и в шляпе, украшенной цветами. Она едва не разбила сердце присяжным своим трогательным рассказом о том, как сестра Тредгуд подошла к ней в первую ночь молитвенного служения и сказала, что Господь вошел в её душу благодаря вдохновенной проповеди преподобного Скроггинса, направленной против плотских утех и зла, приносимого алкоголем.