Жарилка

Панов Виктор

Пятьдесят женщин мылись в бревенчатой бане - говор, стук шаек, плеск воды, пар под потолком; да пятьдесят в предбаннике толпились голые, недовольные парикмахерами.

– Становись ближе!
– требовали мастера, держа бритву наготове.
– Лицо склони. Руки поднимай. Под мышками! Лобок! А пора и голову остричь. Да мне-то что, но привяжутся к твоим космам.
– И уже стрекотала машинка, оставляя на голове светлые полосы.

Распахнулись двери. Вошел заведующий баней Федор Иванович Шишкарев, предупредил, что

брать можно только по две шайки воды.

– А если волосы длинные?

– Если уж слишком лохматая - две с половиной шайки. Мыло нарезано всем хватит.

– Поторапливайтесь!
– кричал я пожилым, исхудалым теткам, подносившим одежду.
– Тепло падает. Часто распахиваю двери.

– Раздетых сразу две бригады!
– оправдывались они.
– Колец не хватает. У тебя дрова сырые. Жару мало. Тянешь резину.

– Плотно закрыл дверь! Всё! Камера заполнена.

– Эй, ты!
– крикнули мне.
– Смотри не пережарь. Подвешивай подальше от труб. Мы не вшивые.

Я обеспокоенно думал: "Не придет она, наверное. Хотя и есть способы отлучиться: одна заключенная попросилась у самоохранников в больницу - сто шагов до хирурга!
– другой потребовалось встретиться с нарядчиком, третьей взять газеты в культчасти... Сорвутся мои добавки с кухни. А может, Лева занят. Чистит поди картошку".

– Еще два узла!
– Ко мне спустилась по ступенькам чернобровая девушка лет двадцати пяти.
– Последние!
– Передавая одежду на кольце, она улыбнулась: - С тобой говорили? О камере?

Я кивнул.

Подкинул в топку сухие дрова, увеличилось пламя, стало быть, в землянку сильный жар хлынул, и я посмотрел на градусник, видневшийся из камеры через узкое стеклышко. Ртуть подымалась по столбику. Восемьдесят градусов, девяносто, сто, снова восемьдесят.

Вышел из полуямы по ступенькам и с другой стороны крикнул напарнику:

– Сухих подбрось! Огня мало!

– Успеем! Не торопись. Осиновые кругляки попались. Отдохни. А мы при чем тут? Начальство о сухих не позаботилось!

На градуснике - сто, сто десять. По песочным часам прошло пять минут. Трубы, разумеется, накалены, горячий воздух добирается до рубашек, висящих на кольцах, проник в рукава телогреек. "Не пережарить бы, не сжечь чего-нибудь". До меня одного старательного зека сняли здесь с работы сгубил узел одежды, близко подвешенный к раскаленной трубе.

Красавица явилась, когда мы выгружали одежду из камеры - было градусов семьдесят на термометре, а следом за ней вошел бывший грузинский нарком Лева, нырнул в мой полуподвальчик и закрыл двери. Я подумал: "Сгорят" - и поубавил жар в печке. Боялся дежурняка, считал минуты, выскакивал по ступенькам наверх - оглядеться. Опасное занятие, но как без него, если не хочешь голодать? Отказать Леве - это поссориться со всеми поварами, а они добьются - потеряю дезокамеру.

Придурки крепко спаяны между собой...

Появился заведующий баней Шишкарев Федор Иванович. С порога громко спросил:

– Дела идут? Держишь температуру?

– Держу. Дрова сухие.

– Будь молодцом.
– Он спустился по ступенькам ко мне, заглянул на термометр за стеклышком в камере.
– Бабенку потеряли. Ускользнула. Могут к тебе сунуться.

– У меня не бывают бабенки.

– Да я так, на всякий случай.
– Он поднялся по ступенькам и что-то кому-то сказал.

Красавица высунулась из жарилки мокрехонькая, но я спятил ее и захлопнул дверь, выпустил, только когда убедился в том, что Федор Иванович ушел.

– Господи!
– сказала она.
– Пот градом. Дайте глотнуть воздуха! Жарища. Умереть можно. А что, наших еще прожаривают? Обалдела. Пекло!

– Сматывайся живо. Схватят - платок потерян, скажи. За платком прибегала.

Выбрался из камеры и Лева со своим пиджаком в руке, с мокрым лицом, похожим на сталинское.

– Успела она убежать? Обливаюсь! Просил сквозняк. Сколько на градуснике?

– Пятьдесят пять. А у вас на полу было примерно тридцать.

– Там еще кто-то пыхтит. До жути темно.

Появился дежурняк из вольняшек. Я обомлел, ноги подкосились. "Ну, влип. Конец".

– А ты чего здесь, Лева?
– спросил он.

– Лечебные ванны. По совету доктора накаленным воздухом ревматизм изгоняю из суставов. Очень помогает.

– Знаем. Но ты принимал бы суховоздушные ванны, когда мужики моются, а не бабье. Слушай, банщик.
– Дежурняк обратился ко мне.
– Потеряли шалашовку. Хитрая сучка. Черненькая, курносенькая. Носила вещи. Как сквозь землю провалилась. А ты, Лева, уходи от греха подобру-поздорову.

– Виноват. Исчезаю. Болели суставы. Ночь не спал. Дай обсохнуть маленько.

Дежурняк погрел колени у топки и ушел, а Лева сказал мне:

– Так и объясняй всем насчет меня. И самому зав. баней... Утром зайди на кухню пораньше.

Был лишь только подъем по лагерю, к раздаточным окошкам еще не успели подойти за баландой, а я уже появился здесь. Лева дал мне густую баланду и два маленьких пирожка, которые по одному давались на общих работах только тем, кто выполнял норму на 120 процентов.

Конечно, женщины не часто мылись, и Лева скучал о своей красавице. Порой случалось ей вырваться из женской зоны, и она спускалась в мой полуподвал, а я отправлялся на кухню за Левой, а потом дежурил у дверей дезокамеры, и при виде вольняшки охранника немедленно предупреждал их словом: "Атанда!", означавшим приближение опасности.

– Только не впутывать меня, - отнекивался напарник.
– Ты запустил, ты и выпускай. Отгораживаюсь.

– Но и ты не безгрешен.

– О себе заботься.