Жаркие горы
Шрифт:
В одиннадцать пятьдесят штаб запросил по рации:
— «Чибис», ваша готовность?
— Я «Чибис», — доложил Щурков полным напряжения голосом. — Начал отсчет времени.
Ротный и Полудолин, укрывшись за широким бортом бэтээра, следили за часами.
Три стрелки в стремлении сблизиться шли к одной точке.
— «Чибис», — предупредил эфир. — Фестиваль! Фестиваль! Фестиваль!
Серебристые стрелы истребителей-бомбардировщиков прошивали пространство, отбрасывая назад трубно-ревущие звуки.
Обойдя горный массив, эскадрилья
В незримой точке голубого пространства машины разбросались веером, круто ринулись в высоту и уже оттуда, из натянутого струной, звенящего зенита, резко бросились вниз, набирая скорость.
Самолеты неслись к земле, оставаясь невидимыми. Только в какой-то миг черные тени пробегали по скалам и с такой же быстротой исчезали.
Удар, обрушившийся с высоты, казалось, потряс основы мироздания. Дрогнул мир. Качнулась под ногами и тяжелыми волнами заходила земля. Огромная стена камней и дыма, подсвеченная оранжевым пламенем, встала поперек ущелья.
Клубы бурой гари вырвались из теснин, поднялись ввысь и обрушились на землю гулким камнепадом.
Несколько минут спустя вторая волна огня, сопровождаемая оглушительным грохотом, фейерверком смерти, пронеслась по ущелью.
«Вот она, война, — подумал Щурков со злостью. — Сюда бы сейчас господ парламентариев. А потом их с полными штанами… прямо за стол переговоров. Сволочи!»
Впервые с такой ясностью он ощущал, что ненавидит дело, которым сейчас занят. Так, должно быть, ненавидят огонь пожарные, хотя всякий раз, преодолевая чувство страха и отвращения, лезут в пекло, чтобы задушить пламя.
Там, где еще недавно была позиция душманов, все кипело в дыму и огне, трещало, рвалось, гудело. Вверх взлетали камни, клубы бушующей копоти.
Глядя на это, Щурков не испытывал ни злорадства, ни торжества. Разрушительная сила, свирепствовавшая в долине, была делом вынужденным, неизбежным.
Едва отклубилась пыль, чуть раздуло едкую гарь, как прозвучала команда «Вперед!».
Теперь, когда отработала авиация, в дело вступали мотострелки. Как ни сокрушай оборону, все равно где-то в камнях, среди расселин, на удобных взгорках остались ашрары, давшие священную клятву попасть в долгожданный рай именно сегодня. Выковырнуть их из укрытий, заставить замолчать, принудить вскинуть руки над головой, вымести с дороги все, что мешает нормальному мирному движению, — непростая огневая работа. И вся она на плечах чистильщиков — тех, кого в силу традиций зовут рядовыми.
Развернувшись в цепь, рота плотно перехватила долину. И пошла…
— Патроны беречь! — подал команду Щурков.
Его беспокоила лихая пальба, которая донеслась со стороны левого фланга.
— Беречь патроны!
Он побежал к большому серому камню, смещаясь вправо. На бегу увидел: то, что издали казалось кучей
Хлопок взрыва, рванувшего перед камнем, ударил в уши. Сверху с шорохом посыпалась каменная крошка. Легкие захлестнула колючая гарь.
Задыхаясь, Щурков тряхнул головой. Внезапная глухота отступала постепенно. Еще раз помотав головой, он посмотрел вперед. В прогалине, отделявшей его от крутого уступа, шла группа душманов. «Три… пять… десять», — машинально подсчитал он и поудобнее приладил автомат на упоре.
Бандиты двигались, не открывая огня.
Тщательно прицеливаясь, Щурков начал подрезать атакующих короткими очередями с правого фланга. Вот споткнулся и с размаху ткнулся головой в камни невысокий, в чалме, душман. Его автомат отлетел в сторону и пополз по склону.
«Есть», — отметил Щурков и перенес огонь левее.
Позади него отрывисто застучал пулемет. Пули всплеснули пыль под ногами духов. Пулеметчик поправил прицел и сразу выбил из линии трех душманов.
Справа и слева, далеко оторвавшись от ротного, перебежками перемещались стрелки.
— Не отставай! — крикнул Щурков Авакяну, который все время держался рядом, а сейчас припоздал, и рванулся вперед.
Он то и дело перепрыгивал через камни, высоко подбрасывая ноги. На бегу менял направление, чтобы не налететь на обломки скал, которые не было возможности перепрыгнуть. По голеням его хлестали прутья разросшихся кустов.
Щурков бежал не оглядываясь. Вдруг по правой ноге чем-то шибануло. Он подумал, что наткнулся на сук, по инерции перескочил куст и на ровном месте, без всякой видимой причины, рухнул на землю.
Удар пришелся на левый локоть. Щекой он наткнулся на прицельную рамку автомата и распорол до крови кожу.
Еще не зная, в чем дело, он попытался привстать, но, едва наступил на раненую ногу, повалился. С растерянностью определил: «Вот и ранен». Стало не по себе. Горячий пот поплыл по телу.
Только в такие минуты, пахнущие горелой взрывчаткой, на грани жизни и небытия, человек по-настоящему ощущает бренную хрупкость своего существования. Все — ужас тяжелых ран, чужая смерть, — все, что еще вчера, час, минуту назад, казалось, не задевало его самого, вдруг обрушивается тяжелым ударом.
Щурков какое-то время лежал, совершенно не ощущая боли. Просто собственная нога казалась чужой, а может, вовсе деревянной и не беспокоила его. Пугало другое. Возникая в затылке, голову волнами окатывала туманящая слабость, и ему все труднее удавалось сохранять ясность сознания. Один раз он провалился во тьму, а придя в себя, с пугающей очевидностью подумал: всё, он умирает. Хотел закричать, потянулся рукой к автомату, чтобы выстрелить — надо же привлечь к себе чье-то внимание, — но не успел. Темная пелена наплыла мутной тенью, отключила сознание…