Жасмин
Шрифт:
– Еще не был, прости...
Пришлось записаться в центральную библиотеку, это далеко, минут двадцать ходу, а мы не привыкли к расстояниям, живем среди полей на пятачке.
Малов, зачем это он, какое в этом удовольствие может быть, не понимаю. Меня за руку мужчина возьмет - противно, не то, чтоб целоваться, как некоторые, особенно начальство, или эти, как ты говоришь, "кремлевские недоумки", прямо по телеку, да? Захаров, знаешь, знаешь, бухгалтер на мамином месте, кругленький, ласковый такой, мягким голоском, "Саша, Саша...", и обязательно руку пожмет или
Оказывается жизнь пропитана неожиданностями даже в таком простом вопросе.
А Наталья - это Наталья, никаких подвохов, ну, ты о ней знаешь, молчу.
x x x
Жара спала, кончилась природная аномалия, как ты говорил, и еще - "в наше время май был май, а не июль"... Работы мало, одна грязь да бумажки, да у мусоропровода - ящики на машину взвалил и свободен. И рано утром есть немного, за ночь из окон накидают вниз - ящики, тряпки какие-то, бутылки разбивают об асфальт, но я это быстро ликвидирую, дорожку, конечно, подмету свою, пообщаюсь с ней, и к тебе, завтракаем вместе, разговариваем о жизни, да? Потом ты на машинке щелкаешь, а я иду к Жасмину, к другу своему.
Наверное, он не знает еще, что мой друг, но это неважно. Я сижу, кресло драное выставил на балкон, к нему подвинул, но дистанцию соблюдаю, все-таки серьезный зверь, характер у него нелегкий, да еще инвалидность, что значит собаке, да еще такой могучей, лежать целыми днями! Лапы, видно, не болят у него, но и ходить не могут. А он и не пытается, при мне никогда, а может тайком пытается?..
Он теперь голову хорошо держит, высоко, и глаза больше не мутные ясные, светлые, очень холодный взгляд, он свысока на меня смотрит, но я думаю - пусть, только б не страдал.
Я ему понемногу всю свою жизнь рассказываю, про Наталью, про Полину этот случай, про книги, как постепенно начинаю признавать их, хотя трудно дается, про воздух, землю, огонь и воду, ты мне рассказывал, помнишь, и про дорожку свою, и про тот случай, когда меня побили... и про рисунки, даже показал несколько, а он не очень интересовался, понюхал и отвернулся. Но слушает внимательно, а устанет, голову на лапы и смотрит на волю, и я вижу, в глазах у него тоска, тоска - растет, приближается... Я тут же бегу, ищу что-нибудь вкусное, чтобы отвлекся, зарплата у меня теперь быстро истекает, но это ерунда. Ты, правда, иногда вздыхаешь, "Саша, ты есть перестал". Ем, ем, мне много не надо, и все равно, что жевать, ты знаешь, Малов.
– Как же тебя раньше звали, Жасмин?
Начал имена собачьи перебирать, так, или так? Он не отвечает, а на Жасмина начал откликаться, я ему, "здравствуй, Жасмин" - он голову поднимет, слегка вильнет хвостом, и все, но мне весело становится, стал меня признавать.
Как-то я рассказывал ему про географию, Россию, Сибирь, Дальний Восток, Урал...
Сказал - Урал, смотрю, голову поднял, уши встрепенулись... Может, Урал тебя звали?
Но больше не прислушивался, положил голову на лапы и задремал.
Может, для него старая жизнь как для меня серый мешок, в котором десять лет сидел?..
x x x
А помнишь, я исчез на сутки, ты сначала
Я тогда увлекся государственными делами, задумался, шел вдали от всех по краю поля, смотрел на реку внизу, поля за рекой, леса до самой столицы... Огромная у нас земля, Малов, сколько людей может вместить, а не получается, вымирают... Шел, и провалился под землю. Четыре или три метра пролетел и даже не ударился, на какие-то гнилые мешки шлепнулся задом, прости за интим, наверху свет через дыру, пробил ногами, и я теперь в чужом заброшенном погребе сижу. Попробовал туда, сюда, наверх... все никак, и так до вечера просуетился. Что делать?.. Здесь один человек пройдет в неделю и то случайно, кругом, как назло, заброшенный мир, кричи из-под земли хоть в полный голос, не услышит никто.
Я сначала рассердился на себя, Малов, потому что дурак, поперся по самому краю земли, зачем? Знаешь, просто так шел, решил посмотреть, что стало с окрестностями за десять лет, и очень расстроился, здесь людям теперь делать нечего, ни земли им не надо, ничего, жизнь замирает, что ли?.. А солнце такое же, и трава, деревья, все блестит на солнышке и греется, природа безмятежная и только мы, грубые свиньи на ней. Ты скажешь, "ну и мысли, а впрочем, это уже было", да? Что делать, ничего своего придумать не могу. Ты меня как-то спрашиваешь, что ты хочешь, Саша, о чем мечтаешь? Я не знал сначала ни словечка, потом говорю:
– Наверное покоя хочу, у меня внутри все беспокоится, мечется иногда, ищет выхода и плачет, а что я могу - картинку нарисую, вся моя защита. Жизнь слишком задириста, быстра, ветер меняется постоянно, люди бегут, мечутся... я не могу вынести это, Малов. У многих нет ни дома постоянного, ни убежища, ни покоя, вот беда. Кругом нет уюта, люди от этого бешеные, сам знаешь... Ты мне рассказывал, как Белый дом защищал, а где сейчас эти люди, которые за руки держались?.. Смотри, Афанасий, жирный, деловой стал, деньги хапает, а ведь с тобой тогда был, и что?
А ты подумал, и говоришь:
– Мы, Саша, мечтатели были, а попали из одного гнилого погреба в другой, только там убивали за ничто, а здесь от голода и холода хоть подыхай, никто не поможет. Мы не ожидали, дураки, понимаешь?..
Я долго не думал, говорю:
– Все хорошие люди дураки, получается?
– Еще какие...
– ты смеешься, - вот и вымираем.
– И я здесь не останусь, без вас скучно будет.
– Ты другой дурак, Саша, - вечный, тебя не возьмем с собой, живи, рисуй...