Жасминовые ночи
Шрифт:
Отец взглянул на нее и печально ответил:
– Не проходит и дня, чтобы я не вспоминал о ней. Я помню каждый камень в нашем доме, каждое дерево в саду… – Тогда Сабе показалось, будто их окутало тьмой, и она подумала, что больше никогда не спросит отца об этом.
Теперь, когда суда, на которых работал Ремзи, возили только уголь для военных нужд, а его маленькая дочка выросла, он постоянно хмурился и сердился. Саба была сыта этим по горло. Отцу ужасно не нравилось, что Джойс работает на фабрике, не нравилось, что три женщины прекрасно справлялись с хозяйством и без него, и он держал себя дома, словно гость. Как-то раз он хмуро сидел у огня в передней комнате, и Саба вдруг заметила в нем сходство
Приближалось время решительного разговора. Всю неделю письмо из ЭНСА жгло ее карман, а послание раненого летчика придало ей уверенности. В прихожей стоял отцовский чемодан. Отец приехал из Портсмута в среду, вымылся в передней комнате и молча ушел в свою каморку в задней части дома. Оттуда он выходил лишь к столу.
Мать, бледная от беспокойства, умоляла Сабу не показывать пока что письмо отцу, а сделать это накануне его отъезда.
– Он и так мрачный. Скажешь ему сейчас, и он будет злиться все десять дней.
– Ма, почему ты позволяешь ему так себя вести? – воскликнула Саба. – Ведь для тебя это мучение.
В конце концов, она потеряла терпение и решила действовать. Прежде, до войны, вся семья собиралась по субботам за ужином в передней комнате. Джойс и Тан готовили что-нибудь вкусное, скажем, хумус или курятину с грецкими орехами. На стол стелили бархатную скатерть. Сабе часто вспоминались те счастливые времена, когда в камине горел огонь и его отсветы играли на фарфоровой посуде. Иногда отец даже танцевал, прищелкивая пальцами и обнажая в улыбке великолепные зубы.
Старая Тан пыталась рассеять тягостную атмосферу в доме и оживить семейную традицию. Несколько дней она не ела мяса, чтобы приготовить из него маленькие мясные шарики, любимое блюдо Ремзи. Еще она наведалась к Джамалю, арабу-зеленщику с соседней улицы, и добыла у него уговорами немного булгура и соленые лимоны. Два дня она не вылезала из кухни и стряпала. Все это время по дому разносились завывания знаменитой египетской певицы Умм Кульсум [30] ; Ремзи покупал для Тансу пластинки во время рейсов по Средиземноморью. Эти песни вызывали у Сабы сходство с похоронной процессией, где черные лошади тащат черные дроги.
30
Умм Кульсум (1898–1975) – египетская певица, автор песен, актриса. Одна из наиболее известных исполнителей в арабском мире. Обладала голосом контральто.
Пока Тан стряпала, Саба репетировала свою речь, подбирала самые убедительные слова.
«Баба, это очень уважаемая организация, сейчас это часть армии. Мы будем под надежной защитой… В ней даже полагается специальная форма, так что это не просто группа актеров и певцов…
Они делают много хорошего для армии. Поднимают боевой дух…
Я многому научусь, эта работа обеспечит мне
Весь день она поглядывала на часы; все мышцы в ее теле напряглись от нервного возбуждения. В шесть часов она спокойно заняла свое место за семейным столом. Вскоре в дверях появился отец, высокий, хмурый, в длинном халате, который он всегда носил дома. Аккуратная бородка и черные глаза с тяжелыми веками придавали ему сходство с ветхозаветным пророком. Из-под халата выглядывали броги, элегантные ботинки, какие носили английские джентльмены. Джойс начищала их каждое утро перед тем, как пойти на работу.
За ужином разговор касался лишь безобидных тем: погоды – ужасной; войны, на которой не было признаков улучшения. Поговорили о миссис Орестес, соседке, у которой несколько месяцев назад погиб во Франции сын; ее жалели, но считали, что ей пора уже взять себя в руки. Джойс сказала, что соседка с тех пор не вылезала из домашнего халата и не открывала дверь на стук, даже когда Джойс испекла для нее пирог. Когда опустели тарелки, отец ко всеобщему восторгу извлек из складок халата ириски, купленные в Амстердаме. Тан поспешила на цыпочках за мятным чаем для Ремзи. Когда ушла и Джойс, Саба набрала в грудь воздуха и обратилась к отцу.
– Что мне делать? Помочь Тан на кухне? Или мы можем поговорить?
– Присядь, Шоба. – Отец назвал ее ласковым именем, как в детстве, и показал на скамеечку, стоявшую возле его стула.
Она села, стараясь не загораживать тепло камина, согревавшее его ноги. Сердце громко стучало в ее груди, но она прихлебывала воду и старалась казаться спокойной.
– Мы давным-давно не говорили с тобой на серьезные темы, – пробасил отец.
Верно – когда он приезжал домой, Саба старалась держаться от него подальше.
Тан притащила мятный чай и снова засеменила прочь. Отец сделал глоток, и Саба почувствовала его руку на своем плече.
Она протянула ему письмо.
– Мне хочется, чтобы ты прочел вот это письмо.
– Оно адресовано мне?
– Да, – ответила она, а сама подумала: «Нет, мне».
Ремзи начал читать письмо, и между его бровями залегла глубокая складка. Он дочитал до конца и принялся за него еще раз.
– Я одного не понимаю, – мрачно заметил он. – Как эти люди узнали о тебе.
– Сама не знаю, – ответила Саба с дрожью в голосе. – Вероятно, они слышали где-нибудь мое выступление.
Отец поставил чай на стол. Неодобрительно покачал головой. Наступило долгое молчание.
– Ты лгала мне, – сказал он наконец. – Ты опять ездила выступать.
Он произнес это так, словно она пела в стрип-шоу. Саба встала со скамейки, чтобы не казаться себе послушной собачкой у его ног.
– Только пару раз, – ответила она. – В церкви и в госпитале.
Он снова перечитал письмо и яростно поскреб затылок. Джойс, наверняка подслушивавшая за дверью, вошла в комнату с полотенцем в руке. У нее был испуганный вид.
– Ты видела вот это? – Голос Ремзи прозвучал как удар хлыста.
Джойс с паническим испугом посмотрела на мужа. Вероятно, в их отношениях возник кризис, и это было ужасно.
– Да.
– И что ты ей сказала?
– Ничего не сказала. – Еще ни разу Саба не видела, чтобы мать так дрожала от страха. – Вероятно, те люди случайно слышали, как Саба пела в методистской церкви, – пролепетала она.
– Не ври мне! – заорал отец. – Yaa, esek! [31]
Вой сирены остановил их на мгновение, но вскоре затих. Все уже привыкли к ложной воздушной тревоге.
31
Глупая ослица! (Турецк.)