Жатва дьявола

Виалар Поль

— У тебя неприятности? — спросила она наконец.

— Нет.

— Люсьенна мне говорила.

— Она ничего не знает.

— Нет, знает. Как ни скрывай, знает. Раз у тебя неприятности, я и пришла.

— Хорошо сделала, — сказал он.

— Ну вот, видишь!..

— Однако ж я старался, чтобы Люсьенна ничего не знала.

— Женщины — народ догадливый, — улыбаясь, заметила Адель.

Обуан посмотрел на нее. Подумать только, он жил с такой некрасивой толстой бабой, с такой старухой! Как это он не замечал ничего? Да просто он еще не знал Люсьенны, а стало

быть, не знал, что такое женщина, — ведь только Люсьенна настоящая женщина. Теперь он не мог бы сойтись с Адель. Уж не за этим ли она пришла? Нет, успокаивал он себя, во всех ее словах сквозит лишь дружеское расположение; у женщины всегда сохраняется к бывшему ее любовнику что-то вроде материнского чувства, если она вовремя убедилась, что насчет другого все между ними кончено, и она может смотреть на него как на ребенка, на «маленького мальчика». А в тот вечер Обуану так нужна была добрая материнская ласка. Неприятностей не оберешься, вот Адель и пришла посочувствовать. Кому же в конце концов довериться, если не ей?.. Нет у него близких, да никому бы он и не открылся, тем более Люсьенне.

— Что у тебя не ладится-то?

— Да, так, ничего особенного, — ответил он. — Только вот в карты не везет за последнее время.

— А раньше ведь ты все выигрывал.

— Да. Но сейчас пошла плохая полоса. У картежников всегда так. То, бывало, Буано не везло, — целых три месяца, а теперь на меня повернуло: я ему задолжал.

— Много?

— Много! Я все хотел отыграться, понимаешь!

— Погоди, через день-другой твой черед придет…

— Я на это рассчитываю. Ну, а пока что…

— А пока что — платить надо? Да? — спросила Адель. И умолкла, как будто размышляла о чем-то. — В Товариществе попроси, — сказала она.

— Сейчас ничего не могу там просить. Они уже дали мне ссуду под урожай, а теперь требуют гарантий?

— Что ж, понятно. Продать тебе нечего?

— Ну вот еще! Не хочу я продавать. Один раз я уже продал Альсиду участок земли — два гектара. И зарекся. Больше не буду.

— Даже если жена Альсида тебя попросит?

— Даже и в этом случае, — решительным тоном ответил Обуан. — Она — это одно, а он — другое.

Обуан верил своему утверждению. Что ж, тем лучше. Адель же полагала, что он глубоко заблуждается. Но сейчас не о том шла речь.

— Как же ты теперь будешь?

— Не знаю, — ответил Обуан.

— Из-за этого ты и мучаешься?

— Еще бы!

— Должен же быть какой-то выход.

— Разумеется, но я не вижу выхода. А карточный долг — это долг чести.

— Ты не можешь попросить Буано, чтобы он подождал?

— Не могу. Так не делают. Если я не заплачу, мне лучше и на глаза не показываться этим ребятам.

— Значит, надо заплатить, — сказала Адель.

— А как?

— Надо найти деньги.

— Где?

— Какой-нибудь способ найдется.

— Не вижу — какой.

— Так ты говоришь — серьезный долг?

— Больше ста тысяч.

— Ох ты! Но ведь это по меньшей мере десять гектаров хорошей пахотной земли!

— Да. Но ведь я тебе сказал…

— Ладно, ладно… понимаю… Значит, надо

найти эту сумму, ничего не продавая…

— Заметь, я могу дать только закладную на свою недвижимость.

— Сто тысяч! — воскликнула она, почесывая себе темя, — оно всегда у нее зудело, так как все не хватало времени вымыть голову, а в волосы набивалась и пыль и земля.

— Сто десять тысяч! — поправил ее Обуан.

— Хорошо, — сказала она. — Я тебя выручу.

— Ты?

— Да, я.

— Выручишь? Ты можешь меня выручить, Адель?

— Я же тебе сказала.

— У вас на «Краю света» есть сто тысяч?

— И даже больше. Мы скопили и еще копим.

— Хорошо. А если вам самим понадобится?

— Ну, когда там еще понадобится. Ты до тех пор отдашь.

— Разумеется, отдам.

Обуан уже представлял себе, как он играет с Буано, с другими партнерами и отыгрывает у них свои деньги.

— Вот видишь. Тебе когда надо платить?

— Завтра, — смущенно ответил Обуан.

— Ладно. Знаешь, что мы сделаем?

— Нет.

— Пойдем сейчас вместе. Ты меня проводишь до дому. Я войду, возьму деньги и принесу тебе.

— Вы держите деньги дома?

— Да, в бумажнике.

— Скажи пожалуйста! — воскликнул он, развеселившись. — Так ты стала богачкой, Адель?

— Не забывай, что нас трое — с матерью, да еще Фернан вернулся. Но если нам кое-что удалось отложить, так мы отчасти обязаны этим тебе, Мишель, ты ведь помогал мне во время войны.

— Пустяки! Я делал, что мог.

— Я этого не забыла… Да и другое тоже, — добавила она с некоторой грустью.

— И я не забыл, — сказал он из любезности. — В любви ты понимаешь толк, Адель!

— Меньше, чем Люсьенна.

— По-другому, — ответил он.

— Ну что ж, пойдем, — сказала Адель.

Он уже поднялся с кресла, но вдруг Адель застыла на месте.

— Я вот что вспомнила, — сказала она, — ведь бумажник-то у Альбера хранится. Сто десять тысяч он завсяко просто не выпустит.

— Вот видишь! — разочарованно воскликнул Обуан.

— Да я хочу сказать, что надо ему бумагу выдать.

— Ну, за этим дело не станет! — ответил Обуан, воспрянув духом.

— Да мне-то никаких бумаг не надо, это ему.

Мишель уже направился к старому секретеру, в котором покойный отец держал свои бумаги. Порывшись там, он достал листок бумаги в клетку, пузырек с черными чернилами, какие можно найти в деревенских лавочках, и красную ручку с «унтер-офицерским», слегка заржавленным пером — им не часто пользовались.

— Я напишу сейчас расписку, — сказал он.

— То есть… Расписка само собой. Но Альбер потребует гарантии. Наш Альбер не очень-то покладистый парень, надо его приманить чем-нибудь.

— Чем?

— Да уж не знаю, право. Ты ничего не придумаешь?

— Можно было бы…

— Что можно было бы?

Адель предоставила ему ломать голову, ждала, чтобы он сам предложил то, чего она хотела.

— Мне нужны эти деньги, — сказал он. — Тогда я выпутаюсь.

— Понятно, тебе нужны деньги, — поддакивала Адель. — Надо, чтобы Альбер дал их тебе.