Жатва дьявола
Шрифт:
Глава IV
Прежде всего Фирмен рассказал обо всем своей дочери. Нельзя сказать, что Адель отличалась большим умом, зато она не витала в облаках, твердо стояла на земле, и, хотя у нее был тупой вид, когда она работала, когда она ела и когда ее тянуло к любовным утехам (батрак Фернан хорошо это замечал), она обладала здравым смыслом, — всякий это признавал. Выслушав отца, она сразу сказала:
— Ну, это нельзя так оставить. — И, подумав, добавила: — Надо нам вчетвером об этом поговорить.
За ужином она и Фирмен молчали, потом, когда
— Погоди, поговорить надо.
— О чем? — спросила Мари.
— Убери миски, дай нам кофе.
— Вечером кофе?
Кофе всегда пили только по утрам, и на завтра он уже был сварен.
— Может, долгий разговор будет.
— Беда, что ли, какая? — спросил Морис.
— Да уж верно что беда!
Пока Мари убирала со стола, Фирмен встал и подбросил в очаг охапку сушняку; поднялось высокое, недолго длящееся пламя и, воспользовавшись его отсветами, он погасил лампу.
— Кофе-то горячий подай, — приказал он и, возвратившись на свое место, сел опять за стол. Адель взяла старый глиняный кофейник и поставила его в очаг — подогреть бурду, называвшуюся кофе, в котором, однако, преобладал цикорий.
Взяв четыре больших чашки, она поставила их на стол. Трое участников беседы сели на скамейки и, облокотившись на столешницу, молча ждали, пока Мари принесет кофейник и разольет в надтреснутые щербатые чашки тотчас задымившуюся в них черную жидкость. Разговор начался не сразу.
— Ну, вот… Вот в чем дело, — произнес наконец Фирмен. — У Гюстава-то ребенок будет.
По спинам встрепенувшихся людей пробежали отсветы огня.
— Это в его-то годы?
— Да, в его годы, — подтвердил отец.
— От Совы ребенок, — уточнила Адель.
— Что за черт! — пробормотал Морис.
— Уж только не он отец, — бросила Мари.
— Это дела не меняет. Он отец или не он, а Гюстав уверен, что от него. Во всяком случае, он поступит как полагается.
— Кто тебе это сказал?
— Сам Гюстав, вот только что.
— Потому он и ужинать не пришел?
— Ну да. К ней отправился. Говорит, что теперь там его семья.
— Пусть он там и остается, — сказала Мари.
— Как бы не так. Я, говорит, там не останусь, я, говорит, на ферму приду.
— Вместе со своей паскудой? — взбешенным тоном спросил Морис.
— С кем же еще? Понятно, с ней.
— Этого допустить нельзя! — сказала Адель.
— Конечно, нельзя, — подтвердил Морис.
— А как же ты можешь ему помешать? — спросил Фирмен.
Все умолкли. Мари и Морис в ужасе представили себе, как явится к ним на ферму эта девка, беременная, с большим животом, и как она постепенно займет тут хозяйское место.
— Не позволим мы этого! — сказал Морис и, встав, направился к двери, словно намеревался преградить вход в дом и в эту общую комнату чужой
— Успокойся. Не завтра же он ее приведет. Старик все-таки еще не совсем спятил. Он говорит: подожду, когда ребенок родится. У нас еще впереди полгода, а то и семь месяцев, — сказал Фирмен.
Они вздохнули с облегчением, как будто на время отогнали от себя беду.
— Ну, до тех пор еще… — пробормотал Морис и махнул рукой.
— Что до тех пор еще? — спросила Адель.
— Как знать, что там будет? Ничего не известно, — заметила Мари.
— Нет, уж пусть какой-нибудь случай случится, — злобно сказала Адель.
— Только надо самим случаю помочь, — подхватил Фирмен.
— Понятно, — согласилась Адель. — Не будь дурак, коли ты себе не враг. Старик уже отжил свое и пускай отправится на тот свет прежде, чем натворит глупостей.
— Скажешь тоже! — заметил Морис. — Это не в твоей воле.
— Поживем, увидим, — угрюмо сказала Адель.
— Он для твоего удовольствия руки на себя не наложит.
— Очень жаль!
— Ну, ты уж больно разошлась.
— А он? Он не разошелся?
Все четверо умолкли, только глядели друг на друга. Все еще высокое пламя, поднявшееся в очаге, освещало обветренные лица, подчеркивая их складки, проложенные днями жизни под открытым небом, на солнцепеке, под проливными дождями.
— Смотри-ка, мы с виду прямо дромские разбойники-«поджариватели», — захихикал Морис, вспомнив знаменитое уголовное дело грабителей, которые, выпытывая у богачей, где спрятаны деньги, «припекали» им ноги на огне.
Адель притворилась, будто не слышала замечания брата. Может быть, и в самом деле слова его не дошли до нее, так она была поглощена своими рассуждениями.
— Если у этой девки будет ребенок, он на ней женится. Если он на ней женится, она здесь водворится, старик умрет, а она здесь и останется.
— Мало того, — сказал Фирмен, — она, чего доброго, вздумает продать землю, а если участок разрезать надвое, нашей ферме конец! Не будет «Края света».
— Да… нельзя этого допустить, — повторил Морис.
— Нельзя! — как эхо, отозвалась Мари.
Меж тем Мари была кроткая женщина и верила в бога, она никому не сделала бы зла, так же, кстати сказать, как толстуха Адель, как насмешник Морис и как Фирмен, так горячо любивший своего сынишку Альбер а, — только не надо было касаться их «имения», а Мари понимала, что оно в опасности, и вот так же, как Морис, как Адель и Фирмен, так же, как это случилось бы и с Гюставом, будь он на их месте, она готова была рвать врага когтями, как тигрица; Мари чувствовала, что она не только вправе, но обязана защищаться, сохранить то, что ее близкие с таким трудом создали и сберегали. Ведь землю-то приобретали по кусочкам, по клочкам, и, когда слепили их вместе, сшили, получилась вот эта шахматная доска различных посевов, которые друг Друга подпирают, друг другу помогают в рассчитанном круге севооборотов, где все обдумано, взвешено. Нет, тут надо быть бдительным, а при нужде и свирепым, иначе имение твое распадется, и будет с ним, как с шерстяным вязаньем: потяни за последнюю петлю, и оно сразу распустится.