Жатва
Шрифт:
— Секретарь райкома всегда и во всех районных неполадках виноват! Такая должность! — ответил он таким тонок, чтонепонятно было, признавал ли он ошибку, уклонялся ли от ответа, пытался ли по своему обычаю спрятать за шуткой как раз то, что волновало.
Белый свет из окон райкома ударил в лицо, и Андрей сказал:
— Заглянем на минутку!
— Не можешь ты спокойно проехать мимо райкома! Ведь ночь на дворе! Люди спать ложатся! — для порядка поворчала Валентина, но покорно вылезла из «эмки» ивслед за мужем вошла в райком.
5. Зерно и железо
Валентина стояла в зернохранилище Первомайского колхоза.
Минута шла за минутой, а она все перебирала зерно, все стояла в хранилище, сосредоточенная и задумчивая.
— Эй, кто тут есть?! Двери настежь!
Нарушив оцепенение Валентины, Петр толчком ноги распахнул дверь. Шумная гурьба девушек ворвалась в хранилище. Щедро потекло в распахнутые двери раннее весеннее утро, с паром над влажной зябью, с угольно-черными грачами в бороздах, с тающим небом, чуть тронутым на востоке сиреневым светом зари.
Девушки насыпали зерно в мешки.
— Уж я тебя разбужу-разворошу! — приговаривала Вера.
— Это — на обогрев, на брезенты, а это — на веялку, — распоряжался Петр.
Загорелый, светловолосый и чернобровый, он не столько лицом, сколько голосом и повадкой стал походить на отца. Он стал сдержаннее в жестах, и отцовское спокойное благожелательство все чаще звучало в его голосе. Одни приписывали перемену, происшедшую в нем, женитьбе, другие объясняли ее теми волнениями, которые пришлось пережить Петру во время суда.
На суде Петр держался с такой выдержкой и достоинством, что расположил к себе всех, и судья, учитывая его раскаяние и добровольное признание, вынес сравнительно мягкий приговор — заставил уплатить штраф.
Со времени суда прошло уже много недель, а Петра никто ни разу не видел пьяным. Даже на своей свадьбе он, вопреки обычаям, выпил немного,
— Отцова кровь в Петруньке заговорила! — с гордостью объясняла происшедшую в нем перемену Степанида.
И Валентина невольно вспомнила эти слова, наблюдая за тем, как хозяйственно, неторопливо
Валентина вышла из хранилища. Возле стен девушки расстилали брезенты. Загудел электромотор, застрекотали две веялки, и зерно полетело, завихрилось, закружилось, разбуженное их шумом и движением.
В солнечных лучах зерна казались прозрачнее и легче.
Валентина знала, что в каждом зерне, там, где темнела чуть заметная вдавлинка зародыша, от света и воздуха пробуждалась жизнь. И ветер моторов и солнечное сиянье превращались в энергию прорастания.
Испуганные стрекотом веялок, грачи стаей поднялись с поля, и ближние деревья вмиг ожили, наполнились мельканием крыльев, хлопотливой птичьей суетней, черным весенним кипеньем.
— Подняли базар! — сказала о них Валентина. — Как с яровизацией, Петруня?
— В самый раз сеять!
— А что у вас вчера вышло из-за семян с Евфросиньей?
Вера подняла сердитое лицо и ответила вместо Петра:
— И не из-за семян вовсе! Семена в порядке, да с гранулированными удобрениями не перемешаны. Евфросинья и не дала засыпать в сеялку. Вцепилась в мешки — и делу конец. Характер показывает. Как стала трактористкой, так к ней и на козе не подъедешь.
Петр щурился на солнце, усмехался, и непонятно было, одобряет или осуждает он свою «молодуху».
В десять минут сделав намеченное и убедившись в том, что с семенами все в порядке, Валентина уселась в машину и поехала дальше.
Она ехала новой дорогой, пересекавшей лесной массив и в три раза сократившей расстояние между Угренеми МТС.
«Вот она, наша дорога к нашему с Андрейкой семейному благополучию, — невольно улыбнувшись самой себе подумала Валентина. — Трудности казались неразрешимыми, а пришла новая МТС, проложила новые дороги, и все оказалось так просто, словно кто-то за нас все сделал. Теперь от дома до МТС пятьдесят минут езды. Это столько, сколько многие москвичи тратят, чтобы попасть из дому на работу. По какому удивительному закону мы живем! Когда стараешься что-нибудь хорошее сделать для других, это хорошее непременно обернется на тебя».
Глядя на клейкие листочки, проклюнувшиеся на черных ветках, она думала: «Нам бы теперь только маленького, и не одного, а двух-трех. И чтобы все были похожи на Андрейку. Чтобы рядом со мной был Андрейка взрослый, еще Андрейка совсем крохотный, еще Андрейка побольше и еще Андрейка совсем большой, совсем похожий на настоящего». Она тихо засмеялась, и шофер, обернувшись к ней, спросил:
— Чему это вы, Валентина Алексеевна?
— Так просто. Хорошо, Ваня. Какая весна!
Еще малолюдны были поля, но гуденье тракторов, отчетливое в утренней тишине, доносилось отовсюду. Неторопливые агрегаты возникали то с одной, то с другой стороны дороги. На пятом поле Валентина увидела остановившийся трактор, около которого возились Настасья, Евфросинья и еще кто-то. Валентина выскочила из машины и побежала к ним.
— Что у вас? Поломка? Простой? Настасья спокойно ответила ей:
— Зачем поломка? Час технического ухода.
Евфросинья сидела на корточках и смотрела на Настасью с искренним и доверчивым выражением. Как правило, она не признавала ничьих авторитетов и на всех поглядывала свысока, но если уж человеку удавалось завоевать ее признание, то она являла чудеса послушания, кротости и преданности.
Настя была в числе немногих признанных и не могла нахвалиться дисциплиной, толковостью и даже золотым нравом новой, трактористки.