Жатва
Шрифт:
Вдалеке виднелись неубранные снопы — они стояли часто, подводы подъезжали за ними, а на самом далеком поле возле леса еще стояла несжатая нива и плыл по ней огненно-красный комбайн.
У Авдотьи сладко сжалось сердце. Она повернулась к Василию:
— И что это со мной делается по осени, сама не пойму! Весной и летом ничего, кроме фермы, и в ум нейдет, а как начнется жатва, так вынь да положь мне полюшко. Ну так и тянет, так и тннет на поле!
— Мне и самому завидно глядеть!
— Добрый урожай! — продолжала Авдотья. — Давно такого не видывали. По восемнадцать центнеров
— Еще мало берем. Это разве урожай? — усмехнулся Василий своей быстрой и озорной усмешкой.
— Гляди-ка ты! Уже восемнадцать центнеров ему мало! Давно ли и восемь за много почитали!
— Какое же это «много»! Люди по тридцать берут, а мы вполовину меньше!
За последнее время в нем появилась небывалая веселая жадность.
— Словно зуд какой в мужика вселился! — говорила Прасковья. — Что бы ни делалось в колхозе, все ему мало! Лютует мужик!
По сравнению с той силой, с теми возможностями, которые Василий чувствовал, все сделанное казалось ему недопустимо маленьким, и он жил в непрерывном и нетерпеливом стремлении сделать больше.
Авдотья посмотрела на него и прикоснулась ладонью к его обтянутым смуглой кожей скулам.
— Я думала, мой муж толстеть начнет по урожайному году, а тебя еще сильнее пообтянуло. От лютой жадности это у тебя, право слово!
— Угу, — усмехнулся Василий. — Жадный я! Если втом году не соберем по двадцать пять центнеров, шапку об пол! Снимайте, мол, меня, добрые люди! Не мне у вас быть председателем!
— Шапку не шапку, — сказала Авдотья, — а что правда, то правда, Вася! На полдороге стоит наш колхоз. Первую половину пути прошли, за вторую взялись. Пора выходить в передовые!
— Да… Это, Дуняшка, потруднее шагнуть, чем из отстающих в хорошие! А оглянись-ка назад: все-таки немало уже и сделано.
— А как же не сделать? Разве мы одни делали? Куда ни обратишься, всюду подспорье! — Она заулыбалась и заговорила быстрее — Вася, мне все один случай вспоминается: как ездила я девчонкой на Соленое озеро. Плавать-то я не умела, испугалась, а тетка мне говорит: «Да ты не пугайся, ты руками, ногами пошевели, тогда тебе вода не даст потонуть, наверх вынесет. Ты только бревнышком, бревнышком не лежи!» И верно: пошевелилась я маленько — и вдруг вынесло меня озеро на поверхность, и поплыла я, Вася! И так мне удивительно это показалось! И как вздумаю я про наш колхоз, так все в памяти этот случай. А как заведу разговор где-нибудь в слабом колхозе, все мне хочется теткиными словами сказать: «Вы пошевелите малость руками да ногами, а там вас и наверх вынесет! Вы только бревнышками, бревнышками не лежите!»
Они ехали мимо тока, недалеко от картофельного поля… Картофель был посажен новым, гнездовым способом. Василию вспомнилась ночь на Фросином косогоре: «Тяпочками рыхлили… на тяпочку надеялись… — пренебрежительно подумал он. — То ли дело машинное рыхление!» С некоторой снисходительностью подумал он и о постройке тока: «Думал о нем, как о взаправдашней стройке! А и всех-то делов десяток бревен вывезти из леса! Вот с той весны и пойдет у нас настоящее строительство». Трудности прошлого теперь казались ему до смешного легки и преодолимы,
Вокруг шелестели овсы. Дальше прямоугольник льняного поля веселил глаза канареечным желто-зеленым цветом.
Подъезжая к холму, Авдотья думала:
«Без меня, небось, всю ночь прогуляли и спать не ложились гулены-то мои!»
Дорога круто повернула, и Алешин холм встал перед глазами во всей своей красоте.
Узкая лента черной лесной реки огибала его склоны. Тенистый, чуть тронутый осенней ржавчиной лес подступал с трех сторон, а с четвертой льнула ложбина, за которой зеленой волной поднимался второй холм.
На вершине стояли дом животноводов и другие постройки, а площадка холма была разделена загонами.
В три стороны расходились истоптанные скотом дороги. В загоне паслась пузатая Валентинина кобыленка, и Авдотья обрадовалась: значит, Валюшка здесь!
Дуся первой выбежала ей навстречу:
— Авдотья Тихоновна! Девчата, девчата, Тихоновна приехала!
Девчата выбежали из дома. Посыпались вопросы:
— Поздравить ли тебя, Дуняша?
— Приняли тебя?
— Привезла ли новый сепаратор?
— Как хлеб убирают?
— Видели маманю?
— Поздравьте меня, девушки, с большой радостью! — отвечала Дуня.
Когда иссякли поздравления, она стала отвечать на другие вопросы:
— Сепаратор привезла. В колхозе все хорошо: рожь всю заскирдовали, пшеницу нынче кончат убирать, овсы еще стоят и уж так тяжелы, так хороши, глаз бы не оторвала! Маманю твою видела. Вот тебе посылочка. Наказывала мне, чтоб я тебя по вечерам гулять не отпускала» окромя воскресенья.
Дуняшка и Катюшка, в трусиках, загорелые, поздоросевшие, бросились ей на шею. Маленького Кузьму забрала Ксюша, он улыбался, и к нему уже тянулись со всех сторон. Он был баловнем и любимцем всей бригады.
— А у нас гости — Валентина с Андреем Петровичем! — говорила Ксюша.
Едва Авдотья ступила с подводы на землю, как ее захлестнули дела. Валентину и Андрея она увидела у бычьего загона. Андрей в белой рубашке с засученными рукавами прилаживал перекладину к воротам, а Валентина стояла рядом и говорила:
— Повыше! Еще повыше! Вот так! — Она обернулась я увидела Авдотью: — Дуняша приехала!
Они расцеловались.
— Наконец-то вы к нам, Андрей Петрович!
— Давно собирался побывать на Алешином холме, давно меня Валентина заманивала, да все времени не мог выбрать! Сегодня у нас у обоих выдался свободный вечер, вот и решили отдохнуть!
— А Валюшка тебя сразу за топор поставила? Авдотье стало неловко оттого, что секретарь райкома ладит перекладину для ворот. Андрей засмеялся:
— Это ж мне, Авдотья Тихоновна, — лучшее удовольствие! Не был бы я секретарем райкома, стал бы плотником.
— Это Сиротинка, что ли, опять перекладину снес?
— Он! — весело ответил Андрей. — Катюша ушла за грибами, он соскучился и принялся крошить все вокруг себя.
Когда солнце наполовину опустилось за почерневшую стену леса, все население Алешина холма вышло на вершину встречать стада.