Жатва
Шрифт:
— Мокрей мокрого всё одно не будешь! — Голубоватые белки его глаз были особенно яркими; лицо у него было румяное, мокрое и озабоченное. — Смотри, Валя! — Он присел, согнал ладоням» воду с кусочка земли и показал Валентине озимые. Они были вялые и странно-тусклого цвета. — Вымокают!.. Ведь это моя сверхранняя…
Он смотрел на нее снизу вверх, тревожно и вопросительно, и она чувствовала, что обязана чем-то успокоить его. Ей хотелось по-сестрински откровенно сказать ему:
— Сама я беспокоюсь, Алеша!
Но
— Ну, что ж? Выроете канаву, отведёте воду, сразу будет лучше. Подкормить надо будет! Готовь навозную жижу.
Одетая в черный мокрый хром, она важно восседала на своей пузатой кобыле, имела вид авторитетный и официальный, и Алексей вздохнул с облегчением:
— А как же быть с семенами, Валя?
— Заеду взглянуть в хранилище. — Она сама еще не знала, как поступить, но вида не показывала.
Алексей встал, прищурился, улыбнулся и показал рукой на овраг:
— Сейчас спустим туда всю воду. Ты подожди, посмотри. Красиво будет.
В паре с Фроськой он стал прорывать гребень. Гребень был твердый, переплетенный корнями кустарника, росшего на краю оврага, и его приходилось не копать, а почти рубить.
Фроська работала, закусив губу, не разгибая спины, не поднимая глаз. Быстпыми, точными движениями она с размаху вонзала лопату в гребень, рывком оттягивала ее на себя и, подняв ком земли, отбрасывала его в сторону.
Алексей размашисто и сильно врубался в гребень тяжелой лопатой.
Канава почти уже пересекала гребень и упиралась в овраг. Фроська выпрямилась, увидела Валентину (до этого она ничего не замечала), поздоровалась с ней кивком головы и кликнула:
— Девушки! Идите глядеть! Воду спускаем!
Все, кроме Алексея, остановились. С другого склона косогора пришли комсомольцы второго звена.
— Пустите! Пустите! Моя лопата последняя! Фроська бесцеремонно оттолкнула Алексея, встала на камень, всей тяжестью тела надавила на лопату и отвалила большой глинистый, слежавшийся ком земли.
Поток стремительно ринулся в овраг.
Вода сразу же размыла и отвалила второй большой ком и уже широким водопадом хлынула на дно оврага, на глазах обнажая кочки, прогалины, черное месиво земли с бледными ростками озимых, и вслед за веселыми потоками воды, будто подхваченные ими, с косогора по оврагу, смеясь и крича, побежали комсомольцы.
Все смеялись, шумели. Валентинина гнедая кобылка, почуя волнение хозяйки, начала перебирать ногами, а Фроська стояла среди мутных потоков и кричала: «И-их ты!» — и ухитрялась отплясывать на мокром и круглом камне. Неправдоподобные глаза ее — один желтый, другой голубой — горели, как у кошки. А сверху все чаще и чаще сыпались дождевые капли, которых никто не замечал.
Неохотно уезжала Валентина из комсомольской бригады.
«Остаться с ними!» — думалось ей, но надо было проверить, как идет
…Снова цоканье копыт, качающаяся голова кобылы, комья летящей из-под копыт грязи…
На дороге ей встретился Матвеевич.
— Дождь… — сказал он.
— Дождь… — откликнулась она.
Через полчаса, когда Валентина подъезжала к полям соседнего колхоза, ей встретился незнакомый колхозник. Еще издали она увидела, что он улыбается ей, машет рукой, кричит что-то, чего она не могла разобрать, так как ветром относило голос.
«Странный какой! Чего он хочет?» — подумала она.
Когда она приблизилась к нему, то поняла, что он показывает на что-то позади ее и кричит:
— Небо!.. Небо!..
Она оглянулась и ахнула. На западе, на краю горизонта, виднелась яркая и чистая полоска голубого неба.
Ветер быстро гнал тучв, полоска разрасталась на глазах, а Валентина и незнакомый колхозник стояли рядом посередине топкого поля, смотрели на эту полоску, улыбались друг другу, как близкие друзья, не замечая, что по их лицам струятся дождевые потоки.
Вскоре выглянуло по-летнему жаркое солнце. Остатки разорванных туч быстро шли по синеве; видно было, как неслись по полям их тени.
Ветер был плотен и скор. От солнца и ветра земля сохла на глазах. Повеселела даже Валентинина кобыла и попыталась на радостях изобразить галоп.
Издали увидев председателя соседнего колхоза, Валентина, даже не поздоровавшись, крикнула ему:
— К вечеру пахать выборочно! К вечеру пахать по косогорам!
И слова ее, как приказ по цепи, побежали по бригадам:
— К вечеру пахать по косогорам!..
К вечеру Настя Огородникова вместе с прицепщиком Витей Ясневым выехала в поле. Вслед за Настиным трактором вышли в поле все те первомайцы, которые не были в этот час заняты работой.
В дороге к провожатым примкнула Лена со школьниками. Школьники шли строем и несли алые ленты и букетики алой герани. Настя, усмехнувшись, приняла их подарок и воткнула букетик герани в петлю ватника.
Целая процессия с цветами и лентами шла по улицам вслед за громыхающим агрегатом, и те немногие, кто почему-либо сидел дома, выглядывали в окна, говорили друг другу:
— Настюша поехала… — и выбегали на улицу.
Влажная земля дымилась под солнцем, бархатно чернели набухшие ветви деревьев. Запахи земли и отсыревших ветвей были остры и волнующи. Лена подняла голову и запела:
По дорожке по ровной, тракту ли, Нам с тобой далеко по пути.
Песню подхватили нестройно, но весело: Прокати нас, Настюша, на тракторе, До околицы нас прокати.
Когда поднялись на косогор, Настасья посмотрела вперед, туда, где заранее намечена была линия первого гона, и, не отрывая глаз, улыбаясь жадной и счастливой улыбкой, спросила у Василия: