Жаворонки ночью не поют
Шрифт:
— Ти-ши-на, — сказал Паша, словно прислушиваясь к своему голосу.
— Тишина обманчива, — неожиданно резюмировал с важным видом Генка, чем и вызвал взрыв смеха.
— Фи-ло-соф! — добродушно съязвила Таня.
— «Вся жизнь — обман»! — дурашливо пропел Генка, замахнувшись уже на более высокую философскую субстанцию, и ребята ожили. Со всех сторон посыпались шутки.
Рита была веселее всех. Она заставила Генку петь с ней дуэтом романс в ритме фокстрота. И все покатывались со смеху, слушая, как они отбивают: «Ночь ти-ха, над ре-кой ти-хо све-тит лу-на!» Потом Рита вскинула
— Ребята! Я вас всех так люблю!
— А кого больше всех? — дурачась, спросил Генка.
Рита медленно опустила руки, и на веранде опять стало тихо. Лицо её словно застыло, глаза на какие-то мгновения выразили такую муку, какой никогда нельзя было предположить в ней. Никто не ожидал, что она так серьёзно отнесётся к шутливому вопросу, и потому все молчали, не зная, как выйти из этой неловкости. Нашлась Таня.
— Ну и балда ты, Генка, — спокойно сказала она. — Разве не слышал? Всех. Понимаешь, всех.
— Слова не скажи, — в шутку обиделся Генка, — всё балда да балда.
Он хотел ещё что-то сказать, но Рита остановила его. Она заговорила с лёгкой грустинкой:
— У меня такое чувство, как будто мы последний раз собрались здесь вместе. Мы должны запомнить этот вечер. И помнить друг друга всегда, если…
Голос её задрожал, она умолкла. Паша, всеобщий утешитель, встал, обнял Риту за плечи:
— Ритуля, на тебя луна действует отрицательно. Ну, по домам пора.
— Конечно, пора, — поддержал Лёня. — Через два дня первый экзамен, готовиться надо.
Зойка с удивлением глянула на него: он так говорит об экзаменах, как будто и речи не было о фронте. А может, э т о произойдёт ещё не скоро?
Спать пришлось всего четыре часа. Зойке очень не хотелось вставать, но она договорилась с Андреем Андреевичем, что придёт познакомиться со своей группой. Он разрешил ей на время экзаменов работать не весь день, а несколько часов, сколько сможет.
Ей дали младшеньких, где были Роза и та девчушка, которая так трогательно держала её за руку. На другой день она снова пришла к малышам, решив на часок отложить учебники, — и голова отдохнет, и с ребятами погуляет, пусть привыкают к ней. Зойка так боялась потерять кого-нибудь, что беспрестанно пересчитывала ребятишек, которые шли чинным строем. Когда она пересчитывала их чуть не в десятый раз, заметила, что неподалёку стоят трое и с интересом наблюдают за ней: мальчишка и девчонка, которых она видела в вестибюле, когда приводила Розу, и еще одна, постарше.
— Чего стали? — недовольно спросила Зойка, понимая, что они заметили её растерянность.
Все трое, даже не улыбнувшись, переглянулись. Потом мальчишка сказал:
— Чего вы их пересчитываете, как цыплят? Боитесь, что потеряются?
— Не твое дело! — отрезала Зойка и тут же смутилась от непривычной для себя резкости.
Мальчишка, не обращая внимания на её раздражение, миролюбиво продолжал:
— Не бойтесь, не потеряются. Они сами из любого района города придут.
— И всё-то ты знаешь, — уже более мягко, словно извиняясь за прежние слова, заметила Зойка.
— Знаю. Бывало уже, что терялись, а потом приходили. Куда им деваться? У них нигде
Девчонки молчали. Та, что постарше, капризно надувала губы и кривила их в насмешливой улыбке. Это вывело Зойку из равновесия, и она возмущённо сказала:
— Кто вы такие, чтобы мне указывать?
— Это Костя Чувилёв, — раздался голосок из её колонны, — он из нашего детдома.
— И девчата наши, — добавил белобрысый мальчуган, которого, как уже Зойка слышала, называли Вовиком. — Вон та — Людка Кретова, а эта — Нинка Трубникова, — и он указал на ту, что надувала губы, добавив: — За ней Витька Суханов бегает.
Дети засмеялись.
— Дураки! — кинула пренебрежительно Нина и пошла прочь.
— Бегает! Бегает! — кричали малыши, развеселившись.
Строй сломался. Дети кричали и прыгали, а Зойка стояла, опустив руки, и в растерянности думала, что совсем не умеет обращаться с детьми, что её авторитет в их глазах навсегда потерян, потому что они видят, как она беспомощна. Но малыши, отсмеявшись, сами выровняли колонну и молча смотрели на Зойку, ожидая команды.
— Ну, пошли, — сказал Костя, — мы тоже домой идём.
Но дети стояли и смотрели на Зойку. И оттого, что они ждали именно её распоряжения, она несколько обрела уверенность.
— Не командуй тут, — беззлобно бросила она Косте и сказала ребятам: — Идемте, дети, а то на ужин опоздаем.
Ребята нестройно, но дружно зашагали вперёд. Рядом с ними шли Костя и Люда. Девочка пристроилась к Розе, взяв её за руку, и сказала:
— А ты новенькая. Я знаю.
Зойка не мешала: пусть «шефствует».
Когда подходили к детдому, она ещё издали увидела Юрку, который вертелся около ворот. «Мама? Отец?» — мелькнули у Зойки тревожные догадки. Юрка, завидев сестру, побежал ей навстречу и заорал на всю улицу:
— Зойка, где ты ходишь? Эшелон через час уходит!
— Какой эшелон?
— Обыкновенный! На фронт! Лёня уже два раза прибегал!
Зойку жаром обдало. Лёня уезжает с эшелоном. На фронт! Она беспомощно озиралась, не зная, вести ли детей на ужин или бежать на вокзал. Люда поняла всё быстрее неё и сказала:
— Бегите на вокзал, а мы сами их в столовую отведём. Правда, Костя?
— Конечно, — солидно подтвердил тот.
Зойка больше не раздумывала и кинулась к вокзалу.
Перрон был забит людьми. Где говор, где плач, где негромкий смех — всё это сливалось в тот непрерывный гул, который бывает только на вокзалах. На первом пути, почти вплотную к перрону, стоял состав — прокопчённые, задымлённые тёмно-красные теплушки.
Грянул оркестр, и над толпой поднялась девушка. Она стояла на грузовике с откинутыми бортами. Зойка сразу узнала её — это была та строгая, из горкома комсомола — и приостановилась, глядя на неё с недоумением: почему она, почему не Королёв? Вспомнив, как он готовился к выступлению перед трудстроевцами, Зойка подумала, что уж здесь-то он должен быть обязательно.
Оркестр внезапно умолк. И в напряженной тишине раздался голос девушки, сильный, звучный. Зойка даже не подозревала, что эта темноволосая, на вид молчаливая девушка умеет так говорить. Её слова падали прямо в сердце: