Жажда боли
Шрифт:
В сумерках они уже проезжают мимо Кенсингтонского сада. Несмотря на вечернюю прохладу, Каннинг открывает окно, чтобы мальчик мог получше увидеть все вокруг, увидеть и услышать, ибо великолепные, освещенные фонарями площади, скачущие верхом военные, тачки, повозки и уличные торговцы создают любопытную городскую суматоху.
То тут, то там экипажи сталкиваются с портшезами. И тогда кучера и носильщики рычат друг на друга злобно и забавно, с поразительно чопорным видом обмениваясь лихо закрученными непристойностями. Между повозками петляют дети с огромными глазами и тоненькими ножками. Нищие тянут руки к окну их кареты, уворачиваясь от кучерского хлыста. Ветер доносит то запах гари,
Вверх по Пикадилли, мимо Сент-Джеймсского дворца, плац-парада конной гвардии, по Стрэнду и Флит-стрит… Экипаж останавливается, лакей открывает дверь, Джеймс и Каннинг выходят. Поворачивают в узкий дворик налево, туда, где в глубине стоит освещенное фонарем здание. При их приближении пожилой человек в мантии и с жезлом в руке выходит навстречу.
— Добро пожаловать, мистер Каннинг, сэр. Почти все господа уже в сборе.
— Отлично, Лут. — Каннинг кладет монету ему в ладонь. — Ведите.
Они входят в здание, поднимаются по лестнице, шествуя мимо портретов президентов общества и бывших его питомцев.
— Знаешь ли ты, кто это, Джеймс? — Каннинг остановился перед самым заметным портретом. Худое, скучное лицо человека, пребывающего, судя по виду, в сильнейшем раздражении. — Сэр Исаак Ньютон, Джеймс. В юности я имел честь быть с ним знакомым.
Лут подводит их к двери в глубине дома, над которой в золотых завитках красуется надпись: «Nullius in verba». [31] Он открывает дверь, и оттуда доносится подобный прибою шум голосов. Шум стихает, когда собравшиеся замечают Каннинга. Некоторые лица — включая Бентли — Джеймс помнит по предыдущей встрече у них в доме. Лут жезлом ударяет в пол и объявляет имена вошедших. Взяв Джеймса за руку, Каннинг поднимается с ним на специальное возвышение. Там стоит стол с бокалом и бутылкой. Каннинг спрашивает:
31
Ничего на слово (лат.).
— Вы достали то, о чем я просил, Лут?
— Все здесь, сэр.
И он передает Каннингу небольшой кожаный саквояж. Похоже, новый. Быстро открыв его, Каннинг заглядывает внутрь, кивает. Часы бьют восемь. Снаружи по всему городу разносится звон. Рядом с Каннингом стоит Джеймс, глядя поверх голов в сад. Накрапывает дождь.
— Господа! Коллеги… Я прибыл сюда сегодня, как и обещал, с целью познакомить вас с последним обнаруженным мною чудом природы. Я говорю о мальчике, который — вполне невинно — выступал в балагане бродячего шарлатана. Негодяй использовал его для демонстрации действия обезболивания, и сия демонстрация была на редкость убедительной. Когда же я исследовал состав предлагаемой панацеи, то понял, что это сплошное надувательство. Однако же я собственными глазами видел, что присутствующий здесь юноша оказывался ни в коей мере не восприимчив к боли. Ежели это обстоятельство не было — а оно явно не было — результатом действия снадобья, то как объяснить сей феномен? На некоторых демонстрациях я присутствовал лично, на другие посылал своих агентов. Естественно, я заподозрил какое-то мошенничество, свойственную шулерам и фокусникам ловкость рук. Лишь когда я полностью убедился, что это не так, я спас ребенка из столь несчастного положения и предоставил ему защиту и кров в своем доме. Теперь мне бы хотелось, пользуясь благорасположением присутствующих, произвести небольшой опыт, который, я уверен, убедит даже скептиков в том, что мы имеем дело с поразительным феноменом, достойным внимания глубокоуважаемых членов общества.
Из саквояжа Каннинг достает семидюймовую иглу. Она более похожа на медицинскую, чем та, которой предпочитал пользоваться Гаммер,
Каннинг говорит негромко:
— Мы не в балагане, сынок. Нам ничего продавать не надо. — Лицо у него уже отнюдь не ласковое, и отеческого в нем ничего не осталось. Каннинг обращается к собравшимся. Из-за его спины Джеймс смотрит на знакомого толстяка, который широко улыбается в ответ. — Следует объяснить, господа, что мальчику полагалось сперва имитировать боль, дабы убедить толпу в том, что он обычный человек, человек чувствующий, такой же, как все зрители. Если мне будет позволено еще раз злоупотребить вашим вниманием, я повторю эксперимент.
И он повторяет. На этот раз мальчик никак не реагирует. Собравшиеся ахают в изумлении. Этот звук хорошо известен Джеймсу.
Каннинг сует руку в мешочек, извлекает оттуда клещи и, подняв их вверх, с любезным видом демонстрирует присутствующим. Затем с их помощью вырывает Джеймсу ноготь на большом пальце левой руки. Дело это требует от Каннинга столь значительных усилий, что над его верхней губой выступают капельки пота. Он поднимает клещи с зажатым между стальными зубьями ногтем. Раздаются аплодисменты. Некоторые джентльмены стоят. Каннинг перевязывает Джеймсу палец и гладит мальчика по голове.
— Желал бы я, господа, утверждать, что знаю, отчего этот мальчик, во всем остальном похожий на прочих мальчиков его возраста, не испытывает боли. Увы, я этого не знаю. Мне представляется, что, как все вы только что наблюдали, его способность страдать как бы заморожена, а мы ведь знаем, что лед, приложенный к больному месту, часто приносит облегчение. Возможно, в данном случае определение «хладнокровный» оказывается не столь уж фигуральным. А если это действительно так — если его чувства так или иначе заморожены, — то сам собою напрашивается вопрос: как нам растопить этот лед и какова будет реакция ребенка, когда он впервые испытает боль?
Следующим выступает преподобный Джозеф Сипер. Он принес любопытную полевку из своего сада в Страуде. Всем не по себе. Господа потихоньку выходят из зала.
Далеко за полночь экипаж катит вверх по Чарльз-стрит на Гроувенор-сквер, где мистер Каннинг снимает небольшое, но роскошное жилище. Мистера Каннинга и Джеймса задержали почитатели, благородные члены общества, угощавшие их в верхних покоях гостиницы «Митра», что на Флит-стрит. Каннинга не раз просили повторить эксперимент, но он отказывался, утверждая, что это нанесет вред репутации общества. Тем временем Джеймс, оставленный без присмотра, обратил свой интерес к бутылочке вина. Ему было любопытно, какое действие оно возымеет и станет ли он разглагольствовать так же громко, как другие. Однако ничего, кроме смутного ощущения теплоты и оживления мыслей, им отмечено не было. Не стоит оно таких больших денег.
Поднимаясь по лестнице в дом, Каннинг весь сияет. Что-то поет по-итальянски, здоровается с каждым слугой по имени, позволяя им целовать ему руку, словно епископу. В комнате, уставленной хрустальными шарами, он перевязывает Джеймсу палец. Рана от иглы уже начала затягиваться.
Слуга отводит мальчика в комнату на втором этаже. Когда он уходит, Джеймс садится у окна и смотрит через сад на площадь. Несмотря на столь поздний час, там все еще ходят люди и разъезжают взад-вперед экипажи. Появляется городская стража: «Пробило час. Все спокойно!» Какой-то парень в драной одежде, точно таракан, несется что есть сил через площадь. Употребив по назначению ночной горшок, Джеймс ложится спать.