Жажда человечности

Воннегут Курт

— Вы не подвезете меня? — попросила она.

— Пожалуйста, с наслаждением. Прошу.

— Не заводится?

— Да.

— А вы подкачали бензин?

— Это мысль.

Он поднял капот, а она включила стартер.

Полил дождь, он падал редкими, крупными, тяжелыми каплями, — такой дождь, вероятно, всегда идет на кладбищах, и мысли ее вернулись к проселочной дороге, ведущей в поле, к изгороди, к деревьям — не то дубам, не то букам, не то вязам. Она представила себе, как дождь заливает ему лицо, — в глазницах образовались лужицы, и

по обеим сторонам носа струится вода, — но не находила в себе ничего, кроме радости, что ей удалось от него спастись.

— Куда вы едете? — спросила она.

— В Дивайзиз.

— Я думала, в Лондон.

— Вам, собственно, куда нужно?

— В Голдинг-парк.

Рыжеволосая девица сказала:

— Ну я пошла, Мик. Дождь льет.

— Ты не едешь?

— Пойду поищу Джо.

— Ну и скатертью дорога!

Он стремительно рванул вперед, выбираясь с маленькой стоянки, задел крылом деревянный столб, содрал краску с чужой машины.

— Это не та дорога, — предупредила она.

— Сейчас свернем. — Он дал задний ход, въехал в канаву, потом снова вырулил на дорогу. — Приятный был вечерок, — сказал он. Дождь полил сильнее, ветровое стекло совсем заплыло, «дворник» не работал, но ее спутника это нисколько не смущало. Он вел машину со скоростью сорок миль в час. Машина была старая, больше из нее и нельзя было выжать. Верх протекал.

Поверните-ка тот рычажок, — сказал он. — Послушаем музыку.

Она повернула, зазвучала танцевальная музыка.

— Гарри Рой, — сказал он. — Я его сразу узнаю. — Они катили сквозь густую сырость ночи, и вместе с ними неслись звуки страстной музыки. — А это мой приятель, один из самых закадычных, не узнаете? Питер Уизерол. Знаете Питера?

— Нет.

— Ну, Питера-то вы должны знать. Его что-то не видать последнее время. Пьет по целым неделям. Однажды ребята в самый разгар танцев послали по радио SOS: «Пропал из дома». Мы как раз сидели в машине. Ну и смеху было…

Она спросила:

— Так всегда передают… когда кого-нибудь ищут?

— Узнаю эту мелодию, — сказал он. — Это не Гарри Рой. Это Альф Коен.

Внезапно она снова спросила:

— Скажите, вы Мик, да? Вы не могли бы одолжить…

Он сразу же протрезвел.

— Сам на мели, — заявил он. — Мы с вами товарищи по несчастью. Попросите у Питера. А зачем вам, собственно, в Голдинг-парк?

— Там мой дом.

— Это надо понимать — вы там живете?

— Да, — сказала она, — осторожнее! Здесь скорость ограничена.

Он беспрекословно подчинился. Поднял ногу с акселератора и пополз на скорости в пятнадцать миль. Навстречу им нестройной вереницей поплыли фонари. Свет упал на его лицо. Он был уже стар — сорок, не меньше, — лет на десять старше Фреда. На нем был полосатый галстук, и она заметила, что обшлага рукавов обтрепаны. Он получал больше десяти шиллингов в неделю, но едва ли многим больше. Волосы у него начинали редеть.

— Высадите меня здесь, — сказала она. Он остановил машину, и она вышла. Дождь все лил.

Он вышел за ней на шоссе.

— Можно мне к вам? — спросил он.

Она отрицательно покачала головой. Они уже насквозь промокли. Почтовый ящик, светофор, дороги на новой застройке остались позади.

— Собачья жизнь, — сказал он ласково, не выпуская ее руки.

Дождь все барабанил по верху его дешевой машины, стекал по его лицу, за воротник, на полосатый галстук. Она не испытывала к нему ни жалости, ни влечения, только смутный страх и неприязнь. Из машины лилась страстная музыка джаз-банда Альфа Коена, и в его влажных глазах на мгновение зажегся огонек безрассудства.

— По-поехали назад, — сказал он заплетающимся языком, вяло удерживая ее руку в своей. — Поехали куда-нибудь. За город. В Мейденхед.

Она отняла руку — он не настаивал — и пошла по недостроенному шоссе к дому номер шестьдесят четыре. Ступив на выложенную разноцветными камешками дорожку, ведущую к дому, она, казалось, обрела прочную опору под ногами. Она отворила дверь и сквозь тьму и дождь услышала, как, взяв вторую скорость, машина покатила по шоссе, но не на Мейденхед, и не на Дивайзиз, и не за город. Видно, подул другой ветер.

С верхней площадки лестницы послышался голос отца:

— Кто там?

— Это я, — ответила она и объяснила: — Мне показалось, что ты забыл заложить дверь на щеколду.

— Действительно забыл?

Нет, дверь заперта. Все в порядке, — мягко сказала она и осторожной, но твердой рукой опустила щеколду. Она подождала, когда за отцом закроется дверь. Положила руки на радиатор, погрела пальцы, — отец сам его поставил, он привел дом в «порядок». «Через пятнадцать лет, — подумала она, — дом будет наш». Она услышала, как дождь стучит по крыше, но ей уже не было страшно. Зимой отец проверил каждую черепицу, дюйм за дюймом. Дождь не мог проникнуть к ним в дом. Дождь был снаружи, он барабанил по ветхому верху машины, вымывал ямы на засеянном клевером поле. Она стояла у двери, и в ней поднималось что-то похожее на отвращение, которое она всегда испытывала ко всему слабому и болезненному. «И никакой тут нет трагедии, никакой», — подумала она и почти с нежностью посмотрела на непрочную щеколду, купленную в грошовой лавчонке. Ее мог бы сорвать любой человек, но в этом доме ее поставил настоящий Человек — старший клерк агентства Бергсона.

Перевод М. Шерешевской

Алан Силлитоу

Велосипед

В ту пасху мне сровнялось пятнадцать. Сажусь я как-то ужинать, а мать мне и говорит:

— Вот и хорошо, что ты ушел из школы. Теперь можно и на работу пойти.

— Неохота мне работать, — говорю я важно.

— А все же придется, — говорит она, — не по карману мне содержать такого объедалу.

Тут я надулся, оттолкнул тарелку, будто на ней не тосты с сыром, а самые отвратительные помои: