Жажда снящих (Сборник)
Шрифт:
В бору было темно и прохладно, хвоя хрустела под ногами, и пахло древесной смолой. Мальчишка глухо кричал и бился, но совсем слабенько – крепкие руки Хельги удерживали его без труда. Содрав обмотанную вокруг предплечья верёвку, Хельга накинула петлю на щуплую детскую шею, затянула со всей силы, душа крик. Лицо мальчика покраснело, он вцепился в верёвку пальцами, отчаянно таращась на тётушку Хельгу, с которой жил папа, но которую матушка наказывала уважать, что бы там ни болтали соседские мальчишки…
Такое дерево в поле зрения нашлось лишь одно, и под ним стоял чужак.
Тот же или другой – Хельга не сразу поняла. На миг ей показалось, что он и был этой сосной – прямой, чёрный, неподвижный. Здесь, в полумраке, он казался человеком ещё меньше, чем прежде. И Хельга вдруг подумала – впервые, должно быть, – а кем же всё-таки были эти существа, с лёгкостью поработившие её народ и теперь так же легко заставившие её убить сына человека, которого она любила. И зачем им это. Господи, зачем.
Руки, стискивающие верёвку, дрогнули, потом сжались крепче.
– Ну, вот он, – с вызовом проговорила Хельга. – Вот тот, кого я ненавижу больше всех на свете. Что ты смотришь? Разве не это ты мне велел?
– Я сказал, твой мужчина вернётся к тебе, если ты…
– Помню! – нетерпеливо перебила она: её раздражало это монотонное повторение. – Уговор всё ещё в силе?
– Да.
– Ну так не стой на пути, – сказала Хельга и, размахнувшись, захлестнула верёвку на нижней ветке.
А натянуть не успела.
Ингрид бежала к ней – так, как бежала, должно быть, к восточному плетню этим утром, и много-много раз до того; так, как бежала сама Хельга… хотя нет. Нет, вовсе не так Хельга бежала. С безумием в глазах, с пеной на губах, сбиваясь временами на четвереньки, навстречу возлюбленным мужчинам не бегут. Так бегут только к детям, которым грозит опасность.
– Не-е-е-е-ет! – кричала Ингрид, дико, страшно, с чудовищной мольбой на перекошенном лице. Хельга стиснула зубы, бросила взгляд на застывшего у сосны чужака.
– Говоришь, ты дьявол? Ну так мне плевать.
И затянула петлю.
Ингрид кинулась вперёд, и в тот же миг что-то просвистело у Хельги над головой, а потом позади рухнуло тело, сорвавшееся с верёвки. Ингрид подползла к сыну на коленях, рыдая в голос, стала стаскивать петлю, врезавшуюся в нежную детскую кожу. Мальчик слабо дёргал руками и ногами, всхлипывал, мотал головой, разбрызгивая слёзы; жуткая синева понемногу сходила с его лица.
Хельга медленно обернулась.
Ингрид подняла голову.
Они смотрели на чёрного чужака с перетекающим из маски в маску лицом, в его глаза цвета сосновой смолы. И были родными в
– Кристиан… – сказала Ингрид.
Он молча взглянул на неё.
Хельга сделала шаг назад. И смотрела. Смотрела, смотрела, пытаясь стать родной ей, матери ребёнка, которого она только что хотела убить – в этом, именно в этом… увидеть. Увидеть, как она… Узнать…
Чужак прошёл мимо застывших женщин, подобрал с земли нож, отёр его полой плаща, сделанного из бесовской ткани, сунул в ножны.
Посмотрел Хельге в лицо. Зыбкими, текучими, такими чуждыми глазами.
– Что же… что же они с тобой сделали, – сказала Хельга.
Он опустил густые, жёсткие – всё те же – ресницы и ответил:
– А с тобой?
Хельга улыбнулась. Уголками губ, как научилась у него. Усмехнулась – слабо, нерешительно. Потом ещё раз. Вздохнула.
Наклонилась к сидящей на земле Ингрид, взяла конец верёвки, потянула; шершавая пенька поползла с тела мальчика, будто гадюка, в последний миг отказавшаяся от добычи.
Хельга подошла к дереву, на ходу сплетая удавку. Накинула её на шею, полезла по стволу вверх, обдирая ладони о кору, липкую от смолы. Добравшись до нижней ветки, закрепила верёвку. Потом прыгнула вниз.
Она не запомнила последнее, что увидела, потому что всё это время была слепа.
Мальчик плакал, пряча лицо в материнском переднике. Ингрид гладила его по голове, не сводя мокрых глаз с тела, слабо покачивающегося на нижней ветке сосны.
– Вот и всё, – прошептала она.
– Да, – сказал Кристиан.
Он подошёл к дереву, снова достал нож, обрезал верёвку. Бережно обхватил тело Хельги, и она повисла на нём, обвивая руками его шею, так, как сделала бы, если бы была жива.
– Прощайте, – сказал Кристиан.
– Что?! – Ингрид побелела, ребёнок умолк. – Но ведь… ты же… ты… разве ты ничего не понял?!
– Это ты не поняла.
– Она хотела убить нашего сына! Ты же видел! Ты сам остановил её!
– Она убила того, кого ненавидела больше всех на свете. Она умела ненавидеть.
– Но я же… мы же… любим тебя, Крист… мы тебя… так долго…
– Она умела ненавидеть, – повторил Кристиан. Размеренно, равнодушно. Будто наизусть. Или будто знал совсем немного фраз на её языке – только эти. – Там, где я теперь, это главное. Она выполнила условие.
– Это несправедливо!
Кристиан подхватил тело Хельги, взвалил на плечо. Её волосы заструились вниз, к его сапогам.
– Там, где я теперь, это справедливо, – сказал он.
Ингрид сидела, судорожно стискивая в объятиях сына, и смотрела, как чужак, не сгибаясь под тяжестью своей ноши, идёт в глубь бора, в сгущающуюся тьму.