Жажда возмездия
Шрифт:
– По правде говоря, я не знаю, что и думать об этом человеке. Он смущает меня. С виду такой откровенный, честный, верный королю, с которым вроде бы так легко подружиться, и все-таки...
– Надеюсь, ты не станешь сейчас упрекать его в том, что он переметнулся от Карла Смелого к королю Людовику?
– А почему бы и нет? На всех языках это называется предательством, не так ли?
– Только не на моем! В этом виноват не мессир де Коммин, а этот безмерно гордый герцог, которому неведомы человеческие чувства, поэтому ему не удалось удержать ни одного из своих слуг. Я уверен, что де Коммин служит верой и правдой
– Однако ему удалось привязать к себе мессира де Селонже, – с горечью сказала Фьора.
– Потому что они очень похожи друг на друга. Твой Филипп – это отражение, которое Карл Смелый может увидеть, если ему случается смотреться в зеркало.
– Это не мой Филипп!
– Однако же у тебя разрывается сердце с того момента, как ты узнала, что его может ожидать эшафот. Не отрицай. Я читаю по твоему лицу, как по книге. Ты это хорошо знаешь.
– Ты видишь так же хорошо и будущее. Умрет ли он? – дрогнувшим голосом спросила Фьора.
– Не знаю. Чтобы ответить на твой вопрос, мне надо побыть с ним рядом.
– Но ты рядом со мной! Что ты видишь?
– Длинную дорогу, кровь и слезы. Послушаешься ли ты меня, Фьора, если я прикажу тебе вернуться в Париж к Леонарде и Нарди? Предстоящие битвы будут слишком суровыми для женщины. Я тебя люблю и хочу оградить от них.
– Я не хочу, чтобы меня щадили, – сказала она с внезапной твердостью. – Сейчас я ненавижу Карла Смелого еще больше, чем вчера. И если Филипп умрет из-за него...
Стук копыт оборвал ее на полуслове. Она узнала коренастую фигуру Эстебана, возвращавшегося на постоялый двор после вечеринки, проведенной, без сомнения, в каком-нибудь кабаке вместе с солдатами, охраняющими город. С тех пор как он покинул Париж, кастилец вдыхал полной грудью запах войны и никогда не терял случая побывать в войсках, чтобы разделить с ними, хотя бы на короткое время, жизнь, для которой он был создан. Деметриос знал об этой привязанности Эстебана, но тот был, видимо, настолько верен своему хозяину, что сопротивлялся своему желанию вступить в войска.
Деметриос окликнул его из окна и приказал подняться к нему.
– Я все равно бы пришел, – сказал Эстебан, – потому что мне надо кое-что сказать донне Фьоре.
– Мне?
– Вернее вам обоим. Об этом испанском монахе!
– Так что же?
– Он здесь. Незадолго до закрытия ворот я видел, как он на муле въезжал в город. Он поселился у иеромонаха собора.
– Какой испанский монах? – удивленно нахмурился Деметриос. – Не тот ли?..
– Да, – сказал кастилец с плохо скрываемым гневом. – Именно он. Донна Фьора увидела его на молитве в соборе Парижской Богоматери, а я проследил за ним. Потом я заставил проговориться одного монаха, у которого он жил. Похоже на то, что он приехал сюда, чтобы увидеться с королем.
Некоторое время Деметриос молчал, погруженный в свои мысли.
– Да, – произнес он наконец со вздохом, – нам еще только этого не хватало! Эстебан, мальчик мой, тебе придется проследить за этим типом.
– Ладно, – кивнул тот, – я буду в соборе на первой мессе! Одной мессой больше, одной меньше.
Глава 7
Людовик –
Три дня спустя король собрал свой двор во дворце Сенлис. Странный двор, на котором отсутствовали дамы, за исключением одной, и который напоминал больше военный совет, чем обычное собрание суверена, желающего прислушаться к сетованиям своего народа. Здесь было больше военных, чем обычных придворных. Людовик XI был в длинном темно-зеленом камзоле, простых черных штанах и в башмаках с острыми, загнутыми кверху носками. На тулье его шляпы, до смешного напоминающей его длинный нос, сверкали до блеска начищенные бляхи. Его одежда резко контрастировала с разноцветными шелковыми камзолами, золотыми цепями и великолепной военной формой шотландской гвардии, составляющей его окружение. Короля окружали ближайшие друзья, среди которых был Коммин. Он стоял рядом с Людовиком, готовый отреагировать на малейший его знак. Любимая гончая Милый Друг лежала у ног своего хозяина, сидевшего под балдахином, украшенным геральдическими лилиями.
Единственной женщиной, приглашенной повелительным тоном на эту ассамблею, была Фьора, одетая в строгое платье. Она стояла рядом с Деметриосом, надеясь на его поддержку в случае нужды. Она чувствовала себя обессиленной, потому что эти три дня провела в мучительной неизвестности о судьбе Филиппа. Ее мучила мысль, что в любой момент Филипп может подняться на эшафот. Она цеплялась за слабую надежду, оставленную ей королем, пообещавшим ей при прощании: «Мы еще раз поговорим об этом в свободное время».
Сначала Фьора надеялась, что король позовет к себе Деметриоса и что она пойдет вместе с ним, но этого не произошло.
– Я полагала, что Людовик не может обходиться без тебя, – сказала она почти агрессивным тоном.
– Он не может обходиться без мази, которую я приготовил для него из листьев бузины и измельченной ежевики и которую ему надо прикладывать на нарывы. Ему уже стало гораздо лучше.
– Настолько хорошо, что он уже больше не нуждается в тебе! Любой невежественный врач может использовать твой рецепт.
– При условии, если он его знает, а я никому не раскрываю состава моих трав. За исключением тебя, конечно. Будь покойна, я еще понадоблюсь королю, – заверил ее Деметриос.
Накануне Фьора, которая не могла больше сдерживать себя, потребовала лошадь. Она знала, что Компьень недалеко, и хотела отправиться туда в надежде узнать хоть что-нибудь о Филиппе, но она увидела, что если в Сенлис было легко попасть, то гораздо труднее было выйти из него без разрешения на то короля или городских властей. Видя, что Фьора вот-вот расплачется, Деметриос попытался успокоить ее:
– Потерпи еще немного! Я уверен, что пока мессиру де Селонже ничего не грозит. Приказав тебе прибыть сюда, наш король, как говорит Коммин, что-то задумал, ибо ему известно о брачных узах, связывающих тебя с его пленником. Запасись терпением, и мы скоро узнаем, что он хочет.
С утра у Людовика XI было хорошее настроение. Со своего места Фьора видела, как он смеялся, дружески разговаривая со своим собеседником. Он благосклонно принял несколько прошений от буржуа, пришедших за его правосудием, и даровал солидную сумму настоятелю одного из монастырей. Затем король поднялся: