Жажда жизни. Повесть о Винсенте Ван Гоге
Шрифт:
Битый час художники спорили, где какую картину повесить. Папаша Танги от хлопот едва не лишился рассудка. Хозяин ворчал и сердился, так как приближался час обеда, а в ресторане царил беспорядок. Сёра отказывался вывешивать свои полотна вообще, так как голубые стены будто бы съедали на его картинах небо. Сезанн не разрешал повесить свои натюрморты рядом с «жалкими афишами» Лотрека, а Руссо разобиделся, узнав, что его вещи будут висеть на задней стене, у кухни. Лотрек настаивал, чтобы одну из его больших картин отнесли в
— Нигде человек не предается столь глубокому созерцанию, как там, — утверждал он.
В отчаянии папаша Танги обратился к Винсенту:
— Возьмите, пожалуйста, эти два франка, добавьте к ним, что можете, и уведите их всех в погребок через улицу. Если меня оставят одного хоть на пятнадцать минут, я все сделаю.
Хитрость удалась. Когда художники вернулись в ресторан, выставка была готова. Они перестали спорить и уселись за большой стол возле двери. Папаша Танги расклеил по стенам объявления: «Эти полотна продаются по дешевым ценам, обращаться к хозяину».
Было уже пять тридцать. Обед подавался только в шесть. Художники ерзали на своих местах, как школьники. Всякий раз, как открывалась дверь, они нетерпеливо поворачивали головы. Посетители «Норвэна» приходили ровно к шести, ни на минуту раньше.
— Взгляни на Винсента, — шепнул Гоген Сёра. — Он волнуется, как примадонна.
— Знаешь, Поль, — сказал Лотрек Гогену, — я готов поспорить с тобой на сегодняшний обед, что продам свою картину раньше, чем ты.
— Что ж, спорим!
— А что касается тебя, Сезанн, — продолжал Лотрек, — то я готов ставить три против одного!
Сезанн побагровел от обиды, а все остальные засмеялись.
— Помните, — говорил Винсент, — все переговоры о продаже ведет папаша Танги. Никто из нас не должен торговаться с покупателями.
— Что же они не приходят? — тоскливо спросил Руссо. — Ведь уж давно пора.
Стрелка на стенных часах подползала к шести. Художники нервничали все больше. Всякие шутки смолкли. Все не сводили глаз с двери, томясь тягостным ожиданием.
— У меня не было такого гнетущего чувства даже на выставке Независимых, перед всеми критиками Парижа, — шепотом признался Сёра.
— Смотрите, смотрите, — сказал Руссо. — Вон там, на улице, человек. Он идет сюда, в ресторан.
Человек прошел мимо и скрылся из виду. Часы на стене пробили шесть. С последним их ударом дверь открылась и вошел рабочий. Это был бедно одетый человек. Его поникшие плечи и сутулая спина красноречиво говорили об усталости.
— Ну вот, — сказал Винсент, — теперь посмотрим.
Рабочий тяжелой походкой подошел к столу в другом конце комнаты, швырнул свою кепку на вешалку и сел. Шестеро художников, подавшись вперед, пристально глядели на него. Рабочий внимательно прочел меню, заказал дежурное блюдо и через минуту уже хлебал большой ложкой суп. Он ни разу не поднял глаз, ни разу не оторвался от тарелки.
—
Вошли двое жестянщиков. Хозяин поздоровался с ними, они что-то буркнули в ответ, сели за первый попавшийся столик и начали-злобно ругаться по поводу каких-то своих дел.
Мало-помалу ресторан наполнялся. Пришли еще какие-то мужчины и женщины. Каждый, как видно, занимал свое привычное место, свой столик. Все первым делом смотрели меню, а когда блюда были поданы, никто уже не отрывался от них ни на секунду. Покончив с едой, посетители закуривали трубки, болтали, разворачивали вечерние газеты и читали.
— Господа, прикажете подать обед? — осведомился, у художников официант, когда время приближалось к семи.
Ему никто не ответил. Официант удалился. В ресторан вошли мужчина и женщина.
Вешая шляпу, мужчина заметил на картине Руссо тигра, высунувшего морду из тропических зарослей. Мужчина указал на него своей спутнице. Художники затаили дыхание. Руссо привстал. Женщина что-то тихо сказала, потом расхохоталась. Они сели за стол и, касаясь друг друга головами, стали усердно изучать меню.
В четверть восьмого официант, уже не спрашивая позволения, подал художникам суп. К нему никто не прикоснулся. Когда суп остыл, официант молча унес тарелки. Затем он подал второе. Лотрек принялся что-то рисовать вилкой в соусе. Ел один Руссо. Все, не исключая и Сёра, выпили по графинчику кисловатого красного вина. В ресторане стоял запах еды и пота людей, целый день проработавших на солнце. Посетители один за другим платили по счету, небрежно бросали хозяину: «Всего доброго», — и уходили.
— Прошу извинения, господа, но уже половина девятого, — сказал официант. — Ресторан закрывается.
Папаша Танги снял со стен картины, вынес их на улицу и в медленно сгущавшихся сумерках покатил свою тележку домой.
12
Дух старого Гупиля и дяди Винсента Ван Гога исчез из художественных галерей навсегда. Теперь там торговали картинами так, словно это были совсем не картины, а какой-нибудь другой товар, вроде туфель или селедок. Тео весь измучился: хозяева изводили его непрестанными требованиями повысить доходы и сбывать с рук скверные полотна.
— Слушай, Тео, — говорил Винсент, — почему ты не уходишь от Гупиля?
— Другие торговцы картинами ничуть не лучше, — устало отмахивался Тео. — И потом, я так давно служу в этой фирме. Нет никакого смысла уходить…
— Ты должен уйти. Я требую, чтобы ты ушел. Тебе с каждым днем все тяжелее и тяжелее. Не беспокойся за меня! Я как-нибудь перебьюсь. Ты здесь самый известный и самый уважаемый из всех молодых торговцев картинами, Тео. Почему бы тебе не открыть свою галерею?
— Боже мой, опять та же песня. Неужели мы мало об этом говорили?