Жажда жизни
Шрифт:
Спустя несколько секунд Винсент раздумчиво произнес:
– Так, значит, Терстех все-таки был здесь!
Мауве слегка похрапывал и уже ничего не слышал.
Время шло, и Винсент понемногу успокоился. Он начал рисовать гипсовую ногу. Когда часа через три Мауве проснулся, у Винсента было готово уже семь рисунков. Мауве, как кошка, спрыгнул с дивана, словно он и не засыпал ни на минуту, и бросился к Винсенту.
– Покажи! – сказал он. – Покажи!
Он посмотрел все семь рисунков, твердя одно и то же:
–
Он изорвал их и бросил клочки на пол.
– Все та же грубость, тот же дилетантизм! Неужели ты не в силах нарисовать этот гипс таким, каков он на самом деле? Неужели не можешь найти верную линию? Хоть раз в жизни нарисуй в точности то, что видишь!
– Вы говорите совсем как учитель в художественной школе, кузен Мауве.
– Если бы ты как следует поучился в школе, ты бы теперь знал, как надо рисовать. Переделай все сызнова. И смотри, чтобы нога была ногой!
Он вышел в сад, а оттуда пошел на кухню ужинать, потом вернулся и начал работать при лампе. Наступила ночь, проходил час за часом. Винсент рисовал и рисовал ногу, лист за листом. И чем больше он работал, тем большее отвращение внушал ему этот мерзкий кусок гипса, который стоял перед ним. Когда в северном окошке забрезжил хмурый рассвет, у Винсента было готово множество рисунков. Он встал, тело его затекло, сердце ныло. Мауве подошел, взглянул на рисунки и скомкал их.
– Плохо, – сказал он. – Совсем плохо. Ты нарушаешь все элементарные правила. Знаешь что, иди-ка домой и прихвати с собой эту ногу. Рисуй ее снова и снова. И не являйся ко мне, пока не нарисуешь ее как следует.
– Как же, черта с два! – вскричал Винсент.
Он швырнул гипсовую ногу в ведро с углем, и она разлетелась на тысячу осколков.
– Не говорите мне больше о гипсах, я не хочу и слышать о них. Я буду рисовать с гипсов, когда на свете не останется ни одной живой ноги или руки, но не раньше!
– Ну что ж, если ты так считаешь… – начал ледяным тоном Мауве.
– Кузен Мауве, я не позволю навязывать мне мертвую схему, не позволю ни вам, ни кому другому. Я хочу рисовать, повинуясь своему темпераменту, своему характеру. Мне надо рисовать натуру так, как вижу ее я сам, а не так, как ее видите вы!
– Мне нечего больше тебе сказать, – бесстрастно произнес Мауве, будто врач у одра умирающего.
Проснувшись в полдень, Винсент увидел в своей мастерской Христину и ее старшего сына Германа, Это был бледный мальчик с испуганными зеленоватыми глазами и крошечным подбородком. Чтобы Герман сидел тихо, Христина дала ему лист бумаги и карандаш. Читать и писать он не умел. К Винсенту он подошел очень робко, так как дичился незнакомых людей. Винсент показал ему, как надо держать карандаш, и научил рисовать корову. Мальчик пришел в восторг, и скоро они с Винсентом подружились. Христина положила на стол немного сыра и хлеба, и все трое сели завтракать.
Винсент
– Я сегодня неважно себя чувствую, так что рисуй вместо меня Германа.
– Что с тобой, Син?
– Не знаю. Внутри все крутит и переворачивает.
– Случалось у тебя так раньше, когда ты была беременна?
– Тоже скверно приходилось, но не так. Сейчас куда хуже.
– Тебе надо сходить к доктору.
– Что толку идти к доктору в бесплатную больницу? Он даст мне лекарство – и только. От лекарства легче не будет.
– Поезжай в государственную больницу в Лейден.
– Ох, пожалуй, придется.
– Поездом это совсем не долго. Мы поедем завтра с утра. Люди приезжают в эту больницу со всей Голландии.
– Да, больница, говорят, хорошая.
Весь день Христина не вставала с кровати. Винсент рисовал мальчика. Перед обедом он взял Германа за руку и отвел его к матери Христины. А на другой день рано утром они с Христиной сели в лейденский поезд.
– Ничего удивительного, что вам было плохо, – сказал доктор, осмотрев Христину и задав множество вопросов. – Ребенок у вас в неправильном положении.
– Можно чем-нибудь помочь, доктор? – спросил Винсент.
– О да, нужна операция.
– Это опасно?
– Пока еще нет. Ребенка надо просто повернуть щипцами. Но это будет стоить денег. Не операция, а содержание в больнице. – Он повернулся к Христине. – Есть у вас какие-нибудь сбережения?
– Ни франка.
Доктор вздохнул, почти не скрывая своего сожаления.
– Обычная история, – сказал он.
– Во сколько это обойдется, доктор? – спросил Винсент.
– Не больше пятидесяти франков.
– А что, если операцию не делать?
– Тогда нет никакой надежды ее спасти.
Винсент на минуту задумался. Двенадцать акварелей для дяди Кора почти готовы: это даст тридцать франков. Остальные двадцать он возьмет из денег, которые пришлет в апреле Тео.
– Я достану деньги, доктор, – сказал он.
– Вот и хорошо. Привезите ее в субботу утром, и я сам сделаю операцию. И еще одно: я не знаю, какие у вас отношения, и не хочу этого знать. Доктора в такие дела не вмешиваются. Но я считаю своим долгом предупредить вас, что, если эта крошка снова пойдет на улицу, она не протянет и шести месяцев.
– Она никогда не вернется к такой жизни, доктор. Даю вам слово.
– Прекрасно. Тогда до субботы.
Через несколько дней к Винсенту пришел Терстех.
– Я вижу, ты все корпишь, – сказал он.
– Да, работаю.
– Я получил те десять гульденов, которые ты послал по почте. Ты бы мог по крайней мере сам прийти ко мне и поблагодарить.
– Идти далеко, минхер, а погода была плохая.
– Ну, а когда тебе нужны были деньги, идти было недалеко, так, что ли?