Жажда
Шрифт:
Рассуждения казались верны, но почему-то не утешали и не убеждали…
«Не лучше ли отступиться?» – снова и снова терзался князь. Да, его право на власть было для него неоспоримо. Но как будто чего-то, ясного для других, он не понимал…
И как решиться на открытую междоусобицу, неизбежную войну, на этот последний, непоправимый шаг… Не прогневит ли он Бога?!
В задумчивости он поднялся и, зябко кутаясь в шубу, вышел в сени. Бояре сразу замолкли и поднялись. Всеволож стоял впереди. И вновь подивился Юрий, как изменился этот старик за какой-то год. Ни единого темного волоса, а взгляд, когда-то ясный и быстрый, – тяжел и темен.
Князь Юрий Димитриевич выпрямился:
– Пойдем-ко, Иван Димитриевич. Сыновьям хочу написать.
Словно всполох огня осветил сумрачное лицо боярина. Он понял: быть войне!
Совершится отмщение.
Глава 6
Пояс раздора
Роковое письмо отца братья Василий Косой и Дмитрий Шемяка получили в Москве, перед самой свадьбой великого князя.
– Вот уж некстати, – буркнул князь Василий Косой, застегивая на жемчужные пуговицы нарядную парчовую ферязь [1] , – ведает ведь, что мы званы на свадьбу. Охота была от самого пира – и утекать! Да и к чему?
1
Ферязь – парадная одежда бояр и дворян без воротника и перехвата в талии, с длинными, свисающими до земли рукавами.
– И верно, что ни к чему, – поддержал его брат и небрежно бросил письмо на стол. Оно, коротко прошелестев, сейчас же свернулось в трубку. – Это все твой будущий родственничек мутит. Всеволож! Он-то обижен, как и отец, ну а для нас это все – на чужом пиру похмелье.
– Верно! – громко и резко хохотнул Косой. – Мы лучше сами на пир пойдем! Филька! – позвал он слугу. – Пояс неси!
– И то! – усмехнулся Шемяка, сощурив черные шальные глаза. – Помирим их. На что им враждовать?! Все едино по старине более не бывать: миновали те времена.
– Помирим! – весело подхватил Косой и нетерпеливо обернулся к слуге, вошедшему с поясом.
Тот торжественно подошел, держа перед собой на вытянутых руках золотой кованый пояс, сверкавший искрами алых, синих, голубых самоцветов.
– Ого! – воскликнул Шемяка. – Откуда такое сокровище?
Бледное, с рыжей остренькой бородой лицо Косого расплылось в самодовольной улыбке.
– Всеволож за внукою дал! Они этот пояс из рода в род перед свадьбой нареченному зятю дарят. И хорош, а?! – Слуга застегнул на нем пояс, и Косой повернулся, красуясь.
Золотые цепи на поясе качнулись и зазвенели, россыпью ярких огней заиграли драгоценные камни.
– Да-а-а, – покачал головой Шемяка. – Ай да Иван Димитриевич! Подарок поистине княжеский!
Не знали они, как не знал и боярин, что в прошлом драгоценного пояса кроется тайна поистине роковая. Не случайно наряд Косого сразу же приковал к себе изумленный взгляд старого московского боярина, некоего Петра Константиновича. Он-то знал, он помнил…
Давным-давно, когда сам Петр Константинович был безбородым юнцом, он видел уже этот пояс, поразивший и его своей красотой, – и видел его не где-нибудь, а в казне великого князя Димитрия Донского. Князь тогда как раз собирался жениться и на свадьбу должен был надеть этот пояс. Но на торжестве на нем почему-то оказался пояс совсем другой, куда более скромный…
Пояс, украшавший хозяина, был тот самый, незабываемый, можно ли было его не узнать! Юный Петруша в немом изумлении разглядывал пояс и не посмел ничего спросить. Но позже, поразмыслив, он все представил так ясно, словно сам был свидетелем подмены.
Николай Вельяминов был женат на старшей дочери Суздальского и Нижегородского князя, а Димитрий Донской – на младшей. И по праву старшинства сестер ему, а не Московскому князю принадлежало право на драгоценный пояс. И его отец Василий, один из главных распорядителей на великокняжеской свадьбе, восстановил попранную, по его мнению, справедливость – подменил подаренный великому князю пояс на другой, попроще и победнее. А когда, много лет спустя, дочь Николая выходила замуж за Всеволожа, пояс по семейной традиции подарили ему.
Тогда, в те далекие дни, молодой Петр Константинович не посмел никому ничего рассказать. Но теперь, увидя опять этот по-прежнему неотразимый пояс, он изменил былому благоразумию. Хмельной ли мед, или старость, или запоздалое желание справедливости были тому виной, неизвестно, но только он тут же, за свадебным столом, заметив завистливый взгляд великой княгини, ей все и рассказал.
Княгиня София приложила немало сил, чтобы скрыть алчный огонь, разгоревшийся в ней. Пояс принадлежит ее сыну по праву – и она это право должна была восстановить.
Княгиня медленно поднялась. Величаво приблизилась к князю Василию Юрьевичу. Остановилась возле него. Тот удивленно встал и повернулся к ней, недоуменно моргая косыми глазами.
– Всем известно, князь, – высокомерно произнесла она, и даже литовский акцент не заглушал резкости ее возбужденного голоса, – что пояс твой принадлежит отнюдь не тебе, а великим князьям Московским. Ты не по праву владеешь им.
И прежде чем Василий опомнился, она расстегнула пряжку и сорвала с него пояс. Косой, остолбенев, молча смотрел на нее округлившимися глазами. Потом попытался схватить отобранный пояс, но княгиня проворно отдернула руку и отшатнулась назад. Вся палата ахнула как один человек.
Шемяка, сидевший рядом с Косым, вскочил и схватил брата за руки.
– Княгиня! – еле справляясь с готовым кинуться в драку Косым, хрипло воскликнул он. – Княгиня! Что это ты творишь?!
Не отвечая, Софья Витовтовна величественно отвернулась и, держа пояс перед собой, нарочито медленно прошла к столу великого князя.
– Он принадлежал твоему деду, – громко, торжественно возвестила она, – теперь он по праву принадлежит тебе.
И она положила пояс перед сыном на стол.
Бледный, испуганный юный великий князь растерянно смотрел то на нее, то на пояс, то на братьев Юрьевичей.
– Не пьяна ли ты, княгиня?! – вне себя крикнул Косой.
Софья обернулась и молча, холодно смерила его уничижительным взглядом. Косой задохнулся.
– Нет, она не пьяна! – весь дрожа, воскликнул Шемяка и, отпустив руки брата, сам выступил вперед. – И тем хуже! Эдакого бесчиния белый свет не видал! – Он оглядел притихших гостей, прятавших от него глаза, и вновь повернулся к великой княгине: – Стыдись, Софья Витовтовна! Брат мой не вор. Не ведаю, кто его оклеветал, но ты бы прежде разобралась…