Жажда
Шрифт:
Мама всегда шутила, что будь я партизанкой — немец выиграл бы войну. Она говорила, я настолько бесхитростная и наивная, что все эмоции отпечатываются на лице, словно бегущая, новостная строка в телевизоре.
Знала бы мама, что мы с Машей задумали… Никогда бы не простила. Меня, так точно. И куда делась ее маленькая, бесхитростная девочка?
Наверное, водитель смог уловить мое тайное послание и, когда довез нас до клиники, приставать к Машке не стал. Даже денег не взял, только попросил быстрее выйти из машины.
В клинику успели вовремя.
По правде сказать, такие мысли уже не раз посетили мою голову. Но бежать мне было некуда.
— Но ты же уже сделала выбор! Мы здесь. Скоро это закончится. Обратной дороги нет.
Я кивнула.
В одном Машка была права — обратной дороги нет. Контракт я подписала, аванс не только получен, но уже и потрачен. И вторая половина денег нам сейчас была крайне необходима. Поджимали сроки вноса второй части оплаты для шунтирования.
— Не бойся. Подумай о маме. Подумай только — от твоего решения зависит ее жизнь! — сказала Маша, будто прочитав мои мысли.
Я закусила губу, наклонила голову, волосы упали, спрятав лицо. Сестра знала куда давить, чтобы я приняла необходимое ей решение. В такие моменты мне казалось, что ей не пятнадцать, а пять десятков лет, как минимум.
В старину, гонцам за плохую весть отрубали голову. Жаль, что эта традиция не сохранилась до наших времен. Возможно, тогда тетя Люба, местный фельдшер, не оббегала бы пол поселка с новостью, что наш папка зажимается с Зинкой — продавщицей из будки. И она от него «залетела». Эта сплетня не прилетела бы на молокозавод, где работала мама и не застала ее врасплох, как раз посреди тяжелого, серьезного процесса. Рука мамы не дрогнула бы и не отпустила нужный рычажок; чан с кипящим молоком не перевернулся бы, а маму не увезли в больницу с острым инфарктом.
Через полгода папка ходил по поселку в обнимку с уже изрядно потолстевшей в области талии Зинкой. Невооруженным глазом было видно, что сплетня оказалась правдой — они ждали пополнения. А мама все еще лежала в больнице. Сначала в реанимации, потом в кардиологии, а потом вновь в реанимации. Состояние ее здоровья стремительно ухудшалось. Помню, хирург-кардиолог, забавный такой, лысый дядечка, говорил зареванной Машке, что мамино сердце просто устало, оно немножко отдохнет и вновь станет работать как раньше. Машка вытирала слезы, кивала и верила.
И кто из нас наивная девочка?
Для меня же у хирурга не нашлось веселой сказочки. Пришлось выслушать правду: маме осталось не больше полугода и без шунтирования она умрет. Конечно, маму поставили в очередь. Но процент того, что она продвинется, хотя бы на три человека вперед за полгода был нещадно мал. Операция вне очереди стоила сумасшедших денег. Я
Но дать маме умереть не могла.
— Ты права, — ответила сестре, и боль в области солнечного сплетения почти отступила. — Я не могу так подвести маму. Мы внесем оставшуюся сумму, маме сделают операцию и все будет как раньше.
— Как раньше, — Машка с благодарностью сжала мою руку.
Я заглянула ей в глаза — темный омут под густой вуалью ресниц, и поняла, что должна пойти на это ради сестры. Она без матери не выживет. Особенно в детдоме. И как бы Машка не хорохорилась, эта мысль пронзила мой разум настолько четко сейчас, будто опалила железом. Наверняка опеку над сестрой я не выбью, и Машка отправится в сиротинец.
Разве такое детство я желаю собственной сестре?
Когда женщина в длинном халате появилась из-за поворота, за которым не так давно скрылась, и направилась к нам, я решительно поднялась и сделала пару нетвердых шагов ей навстречу. Меня шатало и водило в стороны, будто я изрядно накачалась водкой или еще чем. Хотя трезвее, чем сейчас, я, наверное, больше никогда в жизни не была.
— Туманова Марта Олеговна? — женщина изогнула тонкие брови, приблизившись ко мне почти вплотную.
Я кивнула. Слюна во рту стала вязкой, язык мешался, и, казалось, распух. Я не была уверена, что смогу связать и два слова.
— Пора. — Сказала медсестра, крепко взяла меня под локоть и потянула за собой. — Нас уже ждут.
Ноги подгибались, словно превратились в мягкую вату. Я обернулась и уцепилась взглядом за побледневшее лицо Машки.
— Только Сереже не проболтайся, — вскинулась я, дождалась ответный кивок от сестры и выдохнула.
Еле дыша, я направлялась совершить свое первое убийство.
— Не тяни кота за яйца! — противно хмыкнул женский голосок справа.
Я заставила себя повернуть голову и увидела ухмыляющееся лицо Регины. Она уже сделала свой выбор и теперь стояла в предвкушении. Ее заострившееся от голода лицо в отблеске луны выглядело зловеще и страшно. Большие черные глаза в украшении густых ресниц, слегка курносый нос, тонкие губы и острые скулы… Еще пару недель назад я искренне считала ее красивой, но сейчас… Все это напоминало мне маску палача, что застыл на миг, наслаждаясь атмосферой страха, но вот-вот и протянет жесткие пальцы к моей шее.
Регине выпала длинная веточка.
Жизнь на следующие пару дней.
Жизнь в обмен на чье-то мучительное убийство.
Мое или Данила, который уже слегка хмурился, ожидая моей реакции. Превозмогая боль и липкий страх, что делал движения какими-то рубленными и неловкими, я протянула ладонь и прикоснулась к руке одногруппника.
Теплая.
Данил вздрогнул, нахмурившись еще больше. Ему противно даже касаться меня?
Сжав зубы, бездумно схватила левую палочку и застыла, встретив недоуменный взгляд серых глаз.