Жажду — дайте воды
Шрифт:
— Чего это у вас варится?
— Молоко, — сказал старик. — Вскипело уже. Накрошим в него хлеба, вот и пища нам.
У Асура кадык так и заходил вверх-вниз, как в пустом мешке.
— Я тоже голодный. И мой товарищ. Он здесь неподалеку, ждет меня.
Сказал и замолк. Пусть только не дадут еды, он оружием возьмет. Ни перед чем не остановится. И женщину, что кормит ребенка грудью, не пощадит. А как иначе? Бог его лжив, но оружие зато верное…
Малютка тем временем насытился и, довольный, гладил ручонками грудь чужой ему женщины. Асуру даже почудилось, что ребенок смеется. А почему бы и нет? Его-то бог не лжив.
Молодая женщина вдруг тихо всхлипнула и прижала малютку к груди. Это растрогало Асура. Нет, ни за что он не тронет этих людей, этой плачущей женщины. Он ведь человек!
Старик сходил на мельницу и вынес оттуда набитый хурджин [26] .
— Здесь, — сказал он, — хлеба и сыра хватит на пять дней. И соль тоже есть… На соль сейчас такая цена, как огонь жжется. И не найти ее… Но тут есть немного, солдат. Бери все и молоко тоже. Неси товарищу. На здоровье вам. — Старик как-то вдруг очень заволновался, лицо его стало напряженным. — Да живите, о люди, о армяне! — воскликнул он. — Отбирайте, уносите, только постарайтесь выжить! Понимаешь?..
26
Хурджин — переметная сума.
Старуха между тем извлекла из-за пазухи два кусочка сахару и протянула Асуру.
— Поскорее уходите, горемычные, — сказала она. — Село совсем близко, а в нем видимо-невидимо разного сброда.
Асур пристроил молоко в хурджине, как было — прямо в котелке, ребенка обернул полой шинели и поднялся. Старик тоже встал.
— Ущельем не ходите. Там дозоры аскяров. Идите склоном горы, чтоб никто вас не увидел. За перевалом будет город Оргов, потом снова большая гора. Кустарниками спуститесь в Игдир. Там и Аракс недалеко. А за Араксом войны уже нет. Не доходите до моста, мелководьем перейдите реку. Ну, с богом в путь…
Асур слушал старика с полным доверием.
— За сколько дней доберемся до Аракса?
— Если бог убережет вас от случайностей, дней за пять.
Асур кинул взгляд на огонь, хотел было подойти к старику, пожать ему руку, но… передумал и заспешил.
Он чуть пригнулся под тяжестью хурджина, и через миг тьма поглотила его…
Срапион перехватил у него с плеча груз и уверенно зашагал впереди. Похожий на кроваво-красный зрачок, сполох костра скоро совсем пропал из виду.
НОЧЬ ПЯТАЯ
Ночь была какая-то вязкая и словно бы затаившаяся…
Шли нехоженой тропой, склоном незнакомой горы. Ребенок знай себе спал. По-весеннему прохладный ветер бился Асуру в спину, хлопал полой Срапионовой шинели. Справа по ходу высоко в небе покачивалась большая снежная вершина. Казалось, она вот-вот обрушится на них.
Вскоре чуть пониже вершины завиделись огоньки. Друзья в тревоге остановились, затем, не сговариваясь, молча свернули, пошли стороной.
Был такой миг, чуть не напоролись на турецких солдат. Спас ветер, донес до слуха топот копыт их лошадей, и Асур со Срапионом успели укрыться за каменными громадами. Всадники, бывшие, видно, караульным дозором — трое их, — проехали рядышком, и очень скоро конский дух, испарившись, исчез вовсе.
Путники еще чуть
Они шли и молчали. О чем было говорить? И зачем?.. Шли, почти слившись друг с другом. Малыш только разок пробудился, погукал сам с собой и снова закрыл глазенки, словно темноты убоялся.
— А старик не обманул! — шепотом выдохнул Срапион. — К рассвету и правда доберемся до Оргова.
— В город войдем? — спросил Асур.
— Что ты? — испугался Срапион. — Там люди!
Какая жестокая нелепость! Они так нуждаются в людской помощи, и, однако, именно человек им сейчас хуже змеи. Все в мире перевернулось с ног на голову. А что можно поделать?! Где это слыхано: погоняемый слепым исступлением, человек ищет себе подобного только затем, чтобы убивать, резать, мучить.
Асур не мог осмыслить, как происходит чудовищное преображение человека, что пробуждает в нем зверя?.. И не безумие ли то, что он при этом по-прежнему прозывается человеком?.. Ведь совсем недавно, кажется, будто вчера или позавчера, когда еще не было этой ужасной войны, люди с тревогой заботливо оберегали друг друга и, будь то худой старичишка, радели о нем, стараясь облегчить страдания, насколько возможно продлить ему жизнь. А теперь то же самое божье создание, именуемое человеком, обернувшись чудищем, убивает, льет кровь и, торжествуя, ликует, видя гибель себе подобного.
И что это за змеиное жало засело в человеке?.. Старый турок одинаково плюет и на Христа, и на Османа, но потянулся-то он за топором… И окажись в первый миг топор или ружье у него под рукой, он, может, не задумываясь, отправил бы на тот свет и Асура, и этого малютку.
Старик поносил своего бога, а его, Асура, мать каждое утро коленопреклоненно лобызала подножие каменной святыни, вырубленной прямо в скале, неподалеку от их дома. Кому из них верить? Кто из двоих прав, мать или старый турок?..
Вспомнив о матери, Асур до слез затосковал по дому.
Уже два года, как он покинул его. Село их далеко. От Аракса еще, наверно, дней восемь — десять пути, если не больше; оно в одной из горных впадин, где начинают свой путь багряные зори…
Сейчас, наверно, в рассветной дымке уже не виден ердик [27] их дома, а белесая рысь убирается в свою берлогу в горах, и от страха перед ней воют собаки, и вой их отдается эхом в мрачных пещерах. И мать небось пугается этого воя…
27
Ердик — отверстие в крыше, в домах над очагом и в овчарнях.
«Эх, старик, ты спишь?..»
«Нет…»
«Собаки взъярились. Никак сын наш вернулся. Испугают его. Поднимайся…»
И старый отец только кряхтит ей в ответ.
Оба так и проводят недремлющими филинами свои бессонные тревожные ночи, в ужасе от воющих гор, от мира, часть которого словно бы обвалилась и словно рушится…
Сердце у Асура болью заныло. Ведь он один у отца с матерью, единственная надежда. И каждый их день сейчас занимается и угасает с болью и тревогой за него. А в горах воет рысь. И он, Асур, идет на вой этой рыси, идет по острию жизни и смерти, и это вовсе не тропа, а глубокая пропасть…