Ждите моего звонка

Леонов Николай Иванович

— Фартовый ты, Америка.

Пашка не стал спорить. Наступали решающие мгновения. Надо подойти вплотную. И все. Только подойти.

Пацаны крутились рядом и ждали сигнала.

Толстяк остановился у рыбной лавки и, разинув рот, уставился на огромного осетра, подвешенного за жабры в витрине.

— Пошел, мальчики, — прошептал Пашка и бегом бросился к толстяку. На секунду он к нему прислонился, и бумажник перекочевал в Пашкины брюки, скользнул по колену и тяжело плюхнулся в потайной карман у щиколотки.

— Сколько же эта рыбина стоит? — толстяк отставил ногу и подбоченился.

Рыбник

перестал точить нож, посмотрел на толстяка, потом на Пашку и криво улыбнулся.

— Не продажный осетр, — потом, видимо, не удержался и добавил: — Да и денег у вас, гражданин хороший, нет.

Толстяк полез в карман, нахмурился и закричал.

Пашка стоял в двух шагах и удивленно смотрел на багровое лицо с вздувшимися веревками вен. Он знал, что его крестник будет кричать. Но такого крика Пашка еще не слыхал в своей богатой практике.

На этот рокочущий, срывающийся на визг вопль, как по команде, откликнулись:

— Атас! Срывайся!

И в стороне замелькали вихры мальчишек. Это был коронный номер Пашки Америки. Он посмотрел в спину рванувшемуся, как борзая, крестнику и спросил рыбника:

— Так сколько же стоит этот осетр?

— Ладно, топай себе, Америка. Нечего зубоскалить, и так торговля ни хрена не идет.

— Каждому по труду. — Пашка развел руками и пошел. Бумажник тяжело мотался в брючине и бил по ноге. У «Балчуга» Пашка вновь увидел своего крестника. Тот, отдуваясь и вытирая струившийся по жирной шее пот, что-то объяснял равнодушным прохожим. Пашка точно знал, что именно объясняет прохожим толстяк, и на всякий случай перешел на другую сторону. Он завернул в ближайший двор и, присев на ящик из-под пивных бутылок, вытянул свою добычу. Денег было много. Пашка даже не стал считать их, а просто сунул в карман тугую пачку хрустящих червонцев. Кожаный бумажник с монограммой он бросил за ящики. Жалко, но ничего не поделаешь, не таскать же с собой левый товар. Так и сгореть недолго.

Пашка гоголем прошелся по Пятницкой, дал червонец пацанам, которые уже торговали на своем углу. Купил у них пачку папирос и пообещал скоро прийти опять. Остановился у лавки, где полчаса назад толстяк торговал канотье, заплатил за нее вдвойне и, нахлобучив на голову отправился к Когану.

— Эх, разменяйте мне сорок миллионов, — крикнул он, появляясь в дверях, — получи-ка должок! — И бросил червонец на прилавок. — Налей-ка стопарик.

— Так не положено, Паша, — зашептал старик, быстро пряча деньги. — Я же на водку разрешения не имею.

— А ты налей две: одну мне, другую себе.

— Широкий ты человек, Америка. Недаром от тебя все девки без ума.

От удачи и водки у Пашки приятно кружилась голова. Он решил зайти к Нинке, договориться с ней о вечере, кивнул старику и, громко хлопнув дверью, вышел на улицу. Хотел было остановить лихача и подкатить к Нинкиной хате с шиком, но передумали В неудобном месте жила девка — прямо напротив районной уголовки. На лихаче там появляться ни к чему. С Нинкой он гулял вторую неделю, а ведь известно: с ней в округе не спал только ленивый. А на тебе, смарьяжился. Пашка поравнялся с отделением милиции, расправил плечи, засвистел. Пусть смотрят граждане начальники: идет человек, и ничего такого за ним не имеется.

Около этого двухэтажного дома у Пашки каждый раз пересыхает во рту и ужасно хочется заглянуть внутрь, посмотреть: что же они там делают? Он косит глазом и, еле волоча ноги, проходит мимо закрытой двери.

— Антонов! Антонов!

Пашка приостановился, пытаясь вспомнить, где он слышал эту фамилию.

— Антонов! Павел! Ты что, оглох, парнишка?

Это же его, Пашкина, фамилия. Он остановился и медленно повернулся.

Рядом стоял начальник уголовки, известный среди блатных под кличкой «Лошадник».

— Фамилию собственную забыл, — начальник оглядел Пашку, снял с него шляпу, повертел в руках, рассмеялся и спросил: — Каждую кражу отмечаешь обновкой?

— О чем это вы, гражданин...

— Климов, Василий Васильевич, — перебил начальник и протянул Пашке шляпу. — Держи. И зайди на минуточку. Разговор есть. — Он круто повернулся и зашагал во двор уголовки.

«Почему Лошадник? Типичная обезьяна», — думал Пашка, глядя на низкорослую, широкоплечую фигуру на толстых кривых ногах. «И руками аж по коленям шлепает». Пашка замешкался на пороге. Может, сорваться?

Климов обернулся:

— Страшно стало?

Пашка вошел, сел на предложенный стул и огляделся. «Видно, бьют не здесь. Окна настежь: ежели заорать, так на всей Пятницкой слышно будет. Ну, для того и подвалы существуют. Интересно, зачем он меня затянул? А может, рыбник накапал?

Нет, тогда повязали бы на улице и этот черт ногой не шаркал бы: «Зайди на минутку».

— О чем это ты мечтаешь, Павел? — Климов снял пиджак и расстегнул рубашку. — Ходят вокруг тебя слепые, и у каждого из заднего кармана бумажник торчит? Так, что ли?

— Какой бумажник? — Пашка посмотрел Климову в лицо.

— Ладно, это я так. Может, ты совсем о другом мечтаешь, — Климов миролюбиво улыбнулся и стал набивать трубку. — Кури.

Пашка вытащил «Люкс» и закурил.

— Много я о тебе слышал, Павел Антонов. Ребята шутят, что ты когда-нибудь у меня наган срежешь. — Климов похлопал себя по боку.

— Этим не интересуюсь, — Пашка улыбнулся и опустил глаза, — не по моей части.

— Серый интересуется?

— Какой Серый? — Пашка незаметно вытер о колени вспотевшие ладони. — Что-то вы путаете, начальник.

— Тот самый, что третьего дня комиссионный магазин пытался взять и сторожа убил. Смотри в глаза, — голос у Климова погустел и налился злобой.

Пашка поднял голову и встретился с черными маленькими, как буравчики, глазами.

— Я тебя воспитывать, стервеца, не буду, — Климов постучал трубкой по столу. — Ты при Советской власти растешь, должен соображать что к чему. Отец где?

— Убили в германскую.

— Мать?

— Белые убили.

— А ты вор. Да еще с Серым путаешься. Если в тебе гражданской совести нет, то к убийцам родителей хотя бы личную ненависть иметь должен.

— Что-то вы темните, начальник. Политику вяжете. Папаню с маманей . приплели. — Чувствуя, что против него ничего конкретного нет, Пашка обнаглел. — Не берите меня на характер. Я не мальчик и крику не боюсь.

Климов засопел трубкой и тихо спросил:

— И сколько же тебе, не мальчику, годков?