Жечь мосты и грабить корованы

Михнегер Егор

Правда, теперь у него, как мне кажется, очень теплые отношения с аспиранткой Аллочкой. Не зря же он пригласил ее на юбилей.

Впрочем, возможно, я и ошибаюсь. На юбилей ведь прилетела из Парижа мама. А вряд ли отец способен на такое свинство по отношению к дамам — пригласить одновременно жену, хоть и бывшую, и любовницу. Несмотря на свою любвеобильную натуру, отец всегда оставался человеком порядочным и с принципами. Он не поставит женщину в двусмысленное положение. А мама прилетела на юбилей на правах близкого родственника.

— Ну не могла же я проигнорировать

такое событие в семье, как юбилей Кеши, — сказала она. — Несмотря на то, что мы в разводе, мы все равно остались родными людьми. Тридцать лет под одной крышей — это вам не кот начхал.

Несмотря на свой изысканный русский, как, впрочем, французский и итальянский, мамочка любит иногда ввернуть этакое выраженьице...

Мама подарила отцу смокинг. Все-таки ему часто приходится ездить за рубеж. А там на заграничных научных тусовках ему постоянно требуется смокинг и приходится брать его на прокат. А теперь у него будет свой.

Еще она подарила отцу часы с выгравированной на них памятной надписью, в которой называла его дорогим и близким ей человеком.

Отец был чрезвычайно тронут и, усмотрев в подарке намек на возможное восстановление их семейных отношений, просто-таки сиял от счастья.

Из родственников, помимо меня и моего сына, а отцова внука Степки, на юбилей прибыли отцова родная сестра Виктория Павловна (тетя Вика) и Ферапонт Семенович Воробейчик, двоюродный брат тетушкиного покойного мужа, в просторечии дед Фира.

Приехал также и Димка Воронцов — друг нашей семьи и почти что родственник. Вернее, он не приехал, а прилетел из Алжира. И даже не прилетел, а приплыл. И не из Алжира, а....

Короче, мы с ним только что вернулись из круиза вокруг Европы, куда меня упекли мои родственники развеяться от несчастной любви.

И вообще Димка нам не родственник. Он — сын маминой покойной подруги. Димкины родители умерли рано, и он как-то автоматически стал членом нашей семьи.

У самого трапа на борту яхты в белом парадном кителе, отделанном золотым галуном, и с такими же золотыми пуговицами нас встречал капитан корабля.

Форма одежды его была несколько необычной для наших широт и отличалась какой-то излишней помпезностью. Что-то ничего подобного ни в торговом флоте, ни в военно-морских силах, ни где-либо еще мне видеть раньше не приходилось. Может, теперь в наши новые времена каждое судно, а точнее, каждый хозяин обряжает свой экипаж в свою собственную форму? А что? Вполне возможно.

Капитан был высоким, видным мужчиной лет около сорока, светловолосым, светлоглазым и с пижонской шкиперской бородкой. В левой руке он манерно держал массивную кривую трубку, которая не была раскурена и скорее всего служила неотъемлемой частью капитанова имиджа.

— Дамы и господа! — поставленным баритоном приветствовал нас капитан. — Добро пожаловать на яхту «Пирамида»!

В первый момент я подумала, что ослышалась. «Пирамида»? Не может такого быть. Разве корабли так называют?

Я повертела головой в поисках опознавательных знаков яхты. Должно

же где-то быть написано название корабля. То, что оно написано сбоку вдоль борта, я, конечно же, знала. Однако когда поднималась по трапу наверх, больше смотрела себе под ноги, дабы не споткнуться и не упасть, и не удосужилась прочитать название. Теперь же я обнаружила его на спасательном круге. Эти крути в большом изобилии были понавешаны вдоль всего борта. И что удивительно, там действительно большими красными буквами было выведено слово «Пирамида». Ни больше, ни меньше. «Пирамида», и все тут. Вот это да!

Я усмехнулась. Ну и названьице. И чего только не придумают эти новые русские.

А капитан тем временем по-военному отдал Борьке честь и поздоровался с ним за руку. Было видно, что ему очень нравится быть капитаном на такой красивой яхте, а Борьке нравилось, что у него есть такой бравый капитан на такой красивой яхте.

Рядом с капитаном, вытянувшись во фрунт, стояли два молоденьких матросика: один — белый, другой — черный (брюнет в смысле) и оба радостно улыбались. И чего это они так радовались? Может, это было их первое плавание?

Форма одежды у матросиков также, как и у капитана, отличалась чрезвычайной оригинальностью и не походила ни на какую другую из виденных мною ранее. Белая с синим, немилосердно расшитая золотым галуном, она скорее походила на мундир улана, чем на современную морскую форменку. Матросики выглядели в ней красиво, но как-то по-маскарадному.

«И кто ж это так постарался? — подумала я. — Кто там у Борьки нынче имиджмейкером? Интересно даже».

А Борька начал знакомить гостей с капитаном.

— Знакомьтесь, знакомьтесь, господа, — пророкотал он своим зычным, чуть хрипловатым голосом. — Станислав Николаевич Вахрушев, капитан корабля и полноправный хозяин на этой вот самой посудине. На ближайшие несколько дней все мы будем его гостями.

Борька, разумеется, сильно покривил душой. Никаким хозяином капитан здесь, конечно же, не был, и это были всего лишь только слова. Но, как говорится, доброе слово и кошке приятно. И капитан в ответ расплылся в широкой улыбке.

— Марьяночка, — дернул меня за руку Фира, — а что, весь этот корабль, правда, Борису Григорьевичу принадлежит?

Он с восторгом осматривался по сторонам и удивленно хлопал рыжими ресницами.

— Правда, — ответила я, — Борису Григорьевичу еще и не то принадлежит. Тебе такое и не снилось.

— Серьезно? — Фира скосил глазки в Борькину сторону. — А почему же тогда Лялечка не выходит за него замуж?

Старик, как всегда, доставал меня своими бесконечными вопросами, и, как всегда, это было не вовремя.

— Фира, отстань, — прошипела я. — Сам у нее спроси.

Я заметила, что жена профессора Соламатина, известная университетская сплетница Евгения Матвеевна Соламатина, уже начала прислушиваться к нашему разговору. А она, если что-нибудь где-нибудь услышит, то все потом вверх дном перевернет, с ног на голову поставит и последствий потом не оберешься. Поэтому лучше было помолчать.