Жека

Arladaar

— Чё, Жека, может оставить его ... — начал было Митяй, но грохнул выстрел. Жека выстрелил Герасимовичу в голову.

— Поздно... — философски сказал Крот, подошёл к трупу и обыскал его. Нашёл ключи от машины, ключи от квартиры, права, пропуск в гаражный кооператив «Металлист», пропуск в редакцию и кошелёк с деньгами. Всё сунул себе в карман.

— Выброшу потом. И машину со стояка заберу. Потом пацаны номера перебьют и толкнут на Кавказ.

Взяв тело журналиста под мышки и за ноги, пацаны бросили его в небольшую ложбинку, и забросали сверху большими глыбами ещё теплого шлака. Несколько ходок шлаковоза, и тело засыплет полностью, навсегда. Или

оно сгорит под массой расплавленной массы.

— Куда ехать? — невозмутимо спросил Крот, глянув на Жеку.

— Гони на кооператив. Я потом поспать пойду домой. Давно во столько не вставал...

Глава 30. Римма Эдуардовна

— Значит Шамиль всё-таки... — задумался Славян по приезде пацанов на базу, и когда обсказали всё. — Это серьёзный кент. Авторитет. Чё он так? Неужели из-за Сахарихи всё ещё помнит? Из-за того, что ты его обломил и тёлку из-под носа ломанул?

— Они всю жизнь помнят, — заверил Крот. — И кровную месть всю жизнь будут замышлять. С ними только один способ есть. Вот так. Вжик!

Крот полоснул себя по горлу ребром ладони, и улыбнулся.

— Ладно, ребятки... Говорите, чё там у вас. Куда кого везти. А если некого и некуда, я домой. Звоните, если чё...

— Чё там у нас по работе на сёдня? — спросил Жека.

— Сёдня пока ничего, если не позвонят. А завтра... — Славян внимательно осмотрел общую тетрадку, куда записывал заказы. — Завтра нам надо будет сопровождать директора шахты Загорная из города Берёзки к нам, в город. Тут у нас в городе начинается международная выставка «Угледобыча 1990». Ну, типа там горные машины показывать будут, достижения народного хозяйства. Дорога к нам долгая, километров 40, машин мало, лес, тайга кругом. Мда...

— Думаю, там они и звезданут по нам в следующий раз, — задумчиво сказал Жека. — Чую, Славян, быть беде... Опять замочат кого-нибудь.

— Чё делать будем?

— Я вместо охранника поеду. Отобьюсь. Если повезёт, может, допросить удастся... Но в любом случае, будет видно, кто нас топит.

— Жека... Опасно это. Я с тобой, братан.

— Поехали, — согласился Жека. — Знаю, что опасно. Если они на двоих машинах, одному можно не отбиться с двух сторон сразу. Поработаем, как раньше.

— Поработаем, — усмехнулся Славян.

— Чё там? Ко скольки надо?

— Выставка начинает работу в 10 утра. В 9 утра нам надо отъехать из конторы шахты Загорной. Машина у директора Ниссан Патруль. Будут сам директор, его референт, ну секретарь, типа, и охранник шахтовый. Наверняка там дряхлый дед на пенсии с демократизатором. Потом поедем к нам в город, на выставку.

— Звони завтра чтоб Крот к 7 утра приехал. Поедем неспеша на шахту, чтоб по дороге посмотреть, где они могут напасть. Щас зима, таких мест не много, всё в снегу. Ладно. Я в технарь почапал, и так первую пару пропустил.

Зашёл домой, по быстрому перекусил, оставил матери сотню, и побежал на трамвай. Несмотря на деньги, Жека иногда нет-нет, да ездил на трамвае. Нравилось ему в толпе, с народом. На девчонок посмотреть, послушать, кто что говорит. Разговоры в основном, были за политику. Когда пустые магазины, трудно не тереть за политику. Обвиняли в основном, Горбачёва, что развалил страну, что раньше лучше было.

С этим трудно было не согласиться. Жека был 1973 года рождения, и прекрасно помнил конец 70х годов, хоть и был ребёнком. Помнил сырокопчёную колбасу на столе, помнил копчёную красную рыбу, красную и чёрную икру в баночках. Правда, он не ел её,

даже плевался от вкуса, казалась невкусной. Помнил, как с матерью ходили в магазин, и ему покупали круглые шоколадки в золотинке, которые они называли «медальки», помнил и обычный шоколад фабрик «Красный октябрь», «Бабаевский». Помнил этот запах, когда мать разрывала упаковку и разворачивала вкусно шелестящую фольгу. Помнил печенье и конфеты в железных банках, красивые и вкусные. Сейчас это время по телевизору называли «застоем», и всячески разоблачали то, что происходило тогда. Однако Жека не помнил ничего плохого. Может, потому что маленький был...

В детстве они жили в двухэтажном бараке от железной дороги, рядом с вокзалом. Жека помнил, как ходил днями по пустырям, сшибая палками лопухи, и отбиваясь от свор собак. Помнил сараи и углярки рядом с домом. Колонку для воды на улице, за два дома, большой деревянный нужник рядом с домом, и сколоченную из досок помойку, где днём и ночью кишели крысы. Ни воды, ни туалета, ни канализации в бараке не было. Был он сделан ещё при Сталине из дерева, тростника и глины, для строителей металлургического комбината. Но и в 1970-е годы в нём всё ещё жили люди.

И тут он вспомнил бабку, мать отца, давно умершую. Была она староверка, из отдалённого таёжного села, жила с ними в бараке, работала где-то на станции аккумуляторщицей — заправляла и заряжала фонари осмотрщиков путей и вагонов. И имя у бабки было старинное, Авдотья. Была она сильно набожной. На кухне в углу висел сделанный из дерева крохотный иконостас, где висели три старинные старообрядческие иконы, похоже что, древние, почти чёрные от копоти веков. Когда начиналась гроза, бабка Авдотья зажигала у икон лампаду, наполненную чудно пахнущим маслом, расстелала белое покрывало на полу, становилась на колени и отбивала поклоны, стучась лбом о пол. Молилась она при этом какому-то Николаю, называя его Николой, чтоб он прекратил сотрясать землю. Это Жека помнил совершенно точно, хоть ему и было всего лет 6.

Так и доехал до технаря, предаваясь воспоминаниям детства. Приехал к началу второй пары. Сначала зашёл к Иванычу, учителю по теплотехнике и теплодинамике, пару которого пропустил. Зашёл на перемене, увидел недовольное лицо препода, и сразу в атаку.

— Сестра заболела, Николай Ваныч... Сидеть некому было. Я отработаю в случ чо.. Когда скажете. Мне и завтра тоже день надо — дела.

Жека положил полтос на стол препода и вышел из кабинета.

— Соловьёв! На уроки ходить надо! На работе так не получится у тебя! — засмеялся Иваныч, суя купюру себе в карман.

Второй парой была экономика. Этот предмет Жека любил. В первую очередь из-за преподавательницы. Звали её Римма Эдуардовна. Имя-то вычурное, но более всего вычурна сама Римма. Была она не первой свежести, лет 38-ми, но умело скрывала это. Только при ближайшем рассмотрении можно было увидеть, что безжалостное время всё-таки подобралось к ней. Была она очень высокой, очень стройной и худенькой. Плюя на все этикеты, ходила на работу в красивых платьях, строго до колена, никаких мини, но при этом такого тонкого кроя, что под ними видно было абсолютно всё. В том числе и напряжённые торчащие как пули соски на небольших полукруглых грудях. Рукава Риммы Эдуардовны были до середины предплечья и позволяли созерцать тонкие руки и изящные кисти, ногти на пальцах которых были слишком длинны для какой-то черновой работы, и всегда окрашены кроваво-красным лаком. Жека сидел на первой парте, прямо перед ней, и видел всё это в мельчайших подробностях.