Желания
Шрифт:
Уже близилась ночь, когда Командор толкнул дверь.
— А сегодня, — спросил он, — сколько ты сделала в своей последней картине?
Это была непривычная фраза — он изменил своему ритуалу. Внезапно Юдит захотелось убежать.
— Я продолжаю ее писать.
Она показала на портрет, который только что бросила рисовать.
— Он закончен?
— Нет.
Командор подошел к картине и скорчил гримасу. Ему не слишком нравилось то, что было на ней изображено. Юдит рисовала теперь не блестящего мужчину, как на прежних портретах, а Командора последних недель, похудевшего, немного сутулого, со странным цветом лица, словно оно потемнело изнутри. И так же, как на первой, посвященной
— Мне больше не нравится то, что ты пишешь, — сказал Командор.
Говорил он хрипло и выглядел усталым.
— Я рисую тебя. То, чем ты стал. То, что ты есть.
Он пожал плечами:
— То, чем я стал? Кем-то, кто проводит зиму с тобой, один в этом доме, в провинциальной глуши, практически без слуг. Кем-то, кто выполняет все твои капризы.
Сегодня вечером Командор стал сердиться слишком рано. Юдит все больше его боялась и предпочла промолчать.
— И как же ты хочешь назвать эту картину?
Она продолжала молчать.
— У тебя нет больше вдохновения, Юдит Ван Браак. Ты устала, выдохлась… И ты не причесана, почти раздета. Ты уже не такая красивая. В тот день, когда ты пришла…
Она старалась не слушать, но голос Командора набирал силу, словно ветер. Ей хотелось заткнуть уши, но как это сделать, когда его взгляд упорно ее преследует.
Слуги не пришли и не принесли ни чай, ни вино, что увеличило ее беспокойство. Чтобы скрыть страх, Юдит уставилась в окно. Облаков становилось все больше, их нагоняли порывы ветра.
Командор вновь принялся рассматривать картину.
— Ты считаешь себя сильнее целого мира, а на самом деле умеешь старательно делать только прилизанные, ученические вещицы. Ты всего лишь маленькая провинциальная жеманница. У тебя нет никакого будущего.
Юдит продолжала смотреть в окно. На самом деле Командора уже раздражало ее молчание, и он смотрел не на картину, а на ее губы. Губы не шевелились.
— Напомни мне название своей мазни.
Она повернулась к нему и ответила детским голоском:
— Что ты сделал со своим талантом?
Его передернуло.
— Это название? Ты вроде называла ее по-другому. — Он заколебался. — Принц мрака.
— Принц с черным сердцем, — поправила Юдит. — Но это название мне уже не нравится. Новое подходит тебе больше. Ты же знаешь притчу.
Командор сделал неопределенный жест:
— Теперь проповеди. Бедное дитя, ты вышла
Он попытался рассмеяться. Юдит тряхнула волосами, снова взяла кисти и замкнулась в молчании. Это уже было слишком. Командор взорвался:
— Ты же знаешь, что я делал со своим талантом! Деньги и фильмы. Фильмы и деньги. Все эти шедевры…
— Знаю. Ты показал мне все до единого. Но ты только давал деньги, Командор.
— Называй меня Мануэлем.
Она как будто не слышала его:
— Ты ничего не создал, Командор. Ты лишь собирал коллекции. Играл в карты и женщин. Ты боишься самого себя. Боишься смерти. И если все-таки есть что-то там, после смерти, уверена, ты боишься вновь встретиться с Ирис.
— Моя жизнь была более правдивой, чем все остальные, Юдит. Более суровой, более обнаженной и, возможно, более роковой.
— Я наизусть знаю все твои великие фразы. Ты уже все мне рассказал. Но я и без тебя все знала. И мне не нравится твое славное прошлое, построенное на убитых тобою женщинах.
— Если я и убивал их, то только морально. А они были на это согласны!
— Значит, я следующая жертва?
— Если хочешь. Во всяком случае, последняя. Но я не желаю тебе зла, Юдит. Я хочу только… чтобы ты стала мне сестрой, как Ирис.
Дождь начал хлестать в окна. Командор подошел к окну. Из-за облаков выглянуло заходящее солнце, и его свет странно перемешался с цветными стеклами витражей, придав глазам Командора красноватый оттенок.
Юдит отодвинулась от него к картине.
— Не ходи туда, — сказал он.
Но она не слушала его. Она наконец-то поймала этот знаменитый неуловимый свет. Впрочем, он уже был на ее картине. Не хватало только незначительного, приглушенного сияния.
Должно быть, Юдит некоторое время полностью была поглощена картиной, потому что когда подняла глаза, уже почти наступила ночь. Командор, не шевелясь, стоял у окна.
— Больше не будет так холодно, — сказал он, словно извиняясь.
— Больше не будет так холодно, — повторила Юдит.
Она вернулась к картине и продолжила работу над едва заметным отблеском в левом глазу Командора, высунув кончик языка, как часто делают старательные ученики. Потом Юдит решила зажечь лампу. Командор остановил ее руку. До сегодняшнего вечера он не решался до нее дотронуться, и она никогда не думала, что такое возможно.
— Юдит, — просто сказал Командор, и его голос внезапно стал звонким.
Она взглянула на него и не узнала. Теперь он стал почти красивым. Был ли это свет, столь точно воспроизведенный ею на картине, или мгновенная магия? Она больше не боялась его. Теперь голос Командора понизился до шепота, он подавлял желание или ужас — Юдит уже не знала — и это было его желание к ней, и ее ужас, как тем вечером, когда он сказал ей: «Ты переедешь ко мне, Юдит, ты переедешь ко мне, как переехала Ирис, ты похожа на нее и ты другая, даже твое имя другое, ее имя расцветало на губах, как сочный фрукт, а твое имя, Юдит, словно большой, потрясающий взрыв, синяя вспышка в моей такой черной жизни…»
Однако она не хотела, чтобы ее касались его губы и обнимали его руки. Он сжимал ее все сильнее, а Юдит удивлялась, что в нем осталось еще столько мощи.
— Мне не нравится твое желание, — нашла в себе силы произнести она.
— Замолчи, — сказал Командор. — Я уже вышел из того возраста, когда меня волновало женское безумие.
Она извивалась, рвалась изо всех сил, но руки Командора сжимали ее, как тиски. И вдруг выпустили ее. Он уставился на Юдит, растерянную, задыхающуюся, не знающую, что делать. И этот взгляд, не отрывающийся от расстегнутой на груди блузы, его более светлый глаз, прикованный к ее коже, был для Юдит страшнее всего.