Железное золото
Шрифт:
– Ну, Пакс мог найти идола и похуже, чем его крестная, – говорит Виктра, глядя на мужа; тот ковыряется в зубах щепкой, оторванной от уличного стола. Она пинает его. – Это уже перебор. Прекрати.
– Извини.
– Но ты не прекратил.
– Хрящик застрял, любимая. – Севро поворачивается, словно бы выбрасывая щепку, но продолжает ковыряться в зубах. – Готово, – мрачно говорит он. Вместо того чтобы выбросить добытый хрящик, он прожевывает его и глотает.
– Говядина.
– Говядина? – Мустанг оглядывается на стол. – У нас была курица и ягненок.
Севро хмурится:
– Странно. Киран, когда мы в последний раз ели говядину?
– На ужине у упырей,
Сидящие за столом морщатся.
Севро издает смешок:
– Значит, еда была хорошо выдержанной.
Даксо качает головой и продолжает рисовать ангелов для Дианы, которая устроилась у него на коленях и восхищается его работой. Даксо недурно управляется с лезвием-хлыстом, но истинное его искусство – в обращении с пером. Виктра, отчаявшись повлиять на мужа, беспомощно смотрит на Мустанга поверх своего бокала.
– Доказательство того, дорогая, что любовь слепа.
– Если тебе надоело это лицо, Микки может его исправить, – говорю я.
– Ну-ну, удачи. Тебе придется вытащить этого декадентствующего духа из его лаборатории, – говорит Даксо. Он замечает, что Диана добавила нарисованному им ангелу свирепо зазубренный трезубец. – Это не говоря о его почитателях. В прошлом сентябре он привез в Оперу настоящий паноптикум. Это смахивало на ожившие рисунки Иеронима Босха. Среди них была даже актриса. Можешь себе представить? – обращается он к Мустангу. – Твой отец прокусил бы себе щеку, увидев, как низшие цвета сидят в Элорийской опере.
– И не он один, – говорит Виктра. – В наши дни развелось слишком много новых денег. Друзья Квиксильвера. – Ее передергивает.
– Ну, за деньги культуру не купишь, верно? – откликается Даксо.
– Никоим образом, мой добрый друг, никоим образом.
Вечереет, оранжевые пальцы заката пробиваются сквозь деревья. Я позволяю себе расслабиться и делаю глоток за глотком из бокала, слушая, как мои друзья переговариваются и шутят. Маленькие голубые светлячки мерцают, и яркие вспышки пронзают поздние летние сумерки. За террасой шелестят деревья. Издали доносятся крики детей, затеявших вечерние игры. Раскаленные песчаные моря Меркурия кажутся сейчас такими далекими. Зловоние войны упрятано в моем сознании, и теперь это всего лишь осколки полузабытого сна.
Вот какой должна быть жизнь.
Этот покой. Этот смех.
Но даже сейчас я чувствую, как все это ускользает из моих пальцев, словно тот далекий песок. Я чувствую, как Львиная стража дома Августусов таится во тьме леса, наблюдая за небом и тенями и помогая нам еще хоть на миг задержаться внутри этой грезы. Мустанг перехватывает мой взгляд и указывает глазами на дверь.
Заставляю себя расстаться с друзьями; Телеманусы исполняют зажигательную пьяную версию их семейной песни «Лис на исходе лета». Мустанг исчезает в главном доме, и через несколько минут я следую за ней. Залы этого поместья древнее самой цитадели Света. Его цемент замешан на самой истории. Реликвии былых веков висят на стенах, украшают полки. Октавия еще в детстве называла это место своим домом. Ее дух витает в балках, на чердаке и в садах, как и дух предков и ее потомка. Здесь играл Лисандр, пока его путь не пересекся с моим. Я чувствую: всюду витает тень рода Луны. Сперва мне казалось странным жить в доме моего величайшего врага – но кто на свете лучше Октавии знал, какую ношу несем мы с Мустангом? Пока старая правительница была жива, я ее ненавидел. Мертвую я ее понимаю.
Я чувствую запах жены, еще не увидев ее. В нашей комнате тепло, дверь захлопывается за мной на ржавую металлическую защелку. На столике рядом с камином – в камне его консольных выступов высечены
Она на веранде. Свернулась на кушетке, как моточек золотой пряжи, и читает сборник стихов Шелли с загнутыми уголками страниц; этот сборник много лет назад подарил ей Рок тем летом в Эгее, посвященным опере и искусству, после училища. Она не поднимает головы, когда я подхожу. Становлюсь у нее за спиной, размышляя, стоит ли начинать разговор, и провожу рукой по ее волосам. Я начинаю разминать ей мышцы шеи и спины. Ее гордые плечи расслабляются под моими пальцами, и она, перевернув книгу, кладет ее на колени. Разделенная жизнь связывает крепче, чем плоть и кровь. Она переплетает наши воспоминания.
Чем больше я узнаю Виргинию, чем больше у нас общего, тем сильнее я люблю ее, как не умел любить тот мальчик, которым я когда-то был. Эо была пламенем, пляшущим на ветру. Я пытался поймать ее. Пытался удержать. Но Эо была создана для другого…
Моя жена – не пляшущее пламя. Она – океан. Я с самого начала знал, что не могу владеть ею, не могу ее приручить, но я – тот единственный шторм, который движет ее глубины и будоражит приливы. И этого более чем достаточно.
Я целую ее, спускаюсь губами к ее шее и чувствую вкус алкоголя и сандала ее духов. Я дышу медленно и спокойно, ощущая легкость любви и безмолвное развертывание разделявшего нас пространства космоса. Сейчас кажется невозможным, что мы были так далеко друг от друга. Что когда-то она существовала, а я в то время был не с ней. Все, что она есть – запах, вкус, прикосновение, – позволяет мне понять, что я дома. Она поднимает руку и запускает тонкие пальцы в мои волосы.
– Я скучал по тебе, – говорю я.
– А по чему не скучал? – спрашивает она, лукаво улыбаясь.
Я хочу сесть рядом с ней на кушетку, но она прищелкивает языком:
– Ты еще не закончил. Продолжай массировать, император. Твоя правительница приказывает тебе.
– Кажется, власть ударила тебе в голову.
Она поднимает взгляд на меня.
– Слушаюсь, мэм. – Продолжаю массировать ей шею.
– Я пьяна, – бормочет она. – Я уже чувствую похмелье.
– Тракса умеет заставить человека почувствовать, будто это его моральный долг – держаться с ней наравне.
– Ставлю десять кредитов на то, что завтра нам придется отскребать Севро от пола дворика.
– Бедный Гоблин. Сплошной дух, и никакой массы тела.
Она смеется:
– Я разместила их с Виктрой в западном крыле, так что мы сможем немного поспать. В прошлый раз я проснулась посреди ночи, думая, что в рециркулятор воздуха угодил койот. Клянусь, если они не притормозят, то через несколько лет смогут самостоятельно заселить Плутон.
Она похлопывает по подушке рядом с собой. Я устраиваюсь рядом и обнимаю ее. В кронах деревьев вздыхает озерный бриз. Я чувствую, как бьется сердце Виргинии, и мне хочется знать, что видят ее глаза, когда они устремлены на оранжевое небо над ветвями.
– Здесь был Танцор, – говорю я.
Она невнятно хмыкает, давая понять, что услышала, и негодуя: зачем напоминать ей о мире за пределами нашего балкона?
– Он тобой недоволен.
– Половина сената выглядела так, словно хотела подлить мне яда в вино.
– Я тебя предупреждала. Луна сильно изменилась со времен твоего отъезда. С «Вокс попули» теперь приходится считаться.
– Я заметил.
– Однако же они приняли резолюцию, а ты плюнул им в глаза.
– А теперь они плюнут в ответ.