Железный Грааль
Шрифт:
Он обращался к сестре. Мунда кивнула.
– Они следят за нами, – предупредила она. – Они здесь еще чужие.
Я не спускал с нее глаз и заметил, что, говоря это, она впала в забытье, хотя всего на мгновение.
– Ты прямо как наши нянюшки, – сердито проворчал Кимон. – Слишком ты мечтательна, сестрица. Лучше доставай пращу и держи под рукой дротик. Мы еще вернемся сюда и наведем порядок у себя в доме, порушенном этими лунными псами.
Последний раз Кимон видел свой дом охваченным пожаром, а на земле между горящими домами и стойлами валялись убитые; между тем налетчики, уничтожившие крепость на Белом
Он запомнил еще, как Маглерд, мастиф Урты, вынес его из огня и как за ним бросился Гелард, тащивший за платьице Мунду.
Псы неслись во всю прыть, перепрыгивая через рвы и ограды, прорываясь сквозь кусты и бурелом, пока, ведомые неким таинственным чувством, не вынесли детей к безопасной гавани, располагавшейся по иронии судьбы в царстве тех самых мертвецов, что осаждали крепость.
– Мы вернемся и отстроим ее, – громко повторил Кимон.
– Благородное намерение, – заметил я, – вот только сил у вас маловато.
– А кто против нас? Грозовые облака? Сгоревшие крыши? – Мальчик вспыхнул от гнева.
– Против вас – Мертвые. И Нерожденные. Их там множество.
– Я жил в Стране Призраков, – заносчиво напомнил паренек. – Там разъезжают верхом гордые воины. Но ведь здесь они бессильны?
– У них хватило сил разорить крепость и превратить вас в изгнанников.
– Это были не Мертвые, – поморщился Кимон. – Это тринованты, угонщики скота и работорговцы, нарядились призраками.
– Ты уверен? – спросил я заносчивого юнца. – Ты был почти без сознания, тебя вытащили собаки. Откуда ты знаешь, кто напал на Тауровинду?
– У меня было время поразмыслить, – ответил он, облокотившись на щит и с любопытством рассматривая меня прищуренными глазами. – Тринованты – наш главный враг. Такое объяснение кажется самым разумным. – Он бросил мне вызывающий взгляд. – А ты боишься Мертвых, Мерлин?
– Да. Я нахожу их непредсказуемыми.
Ответ его озадачил. Мальчик обернулся к сестре:
– А ты что скажешь, сестрица? По-твоему, кто разорил крепость: призраки или грабители?
– Мерлин прав, – тихо отозвалась Мунда. – Тебя не было в доме, когда умер Уриен, а я была. Я видела.
Решимость Кимона впервые поколебалась, и он, нахмурясь, разглядывал руины на холме. Но мальчик не собирался отказываться от задуманного. Я уловил его шепот:
– Это наши владения. Этого хотел бы отец… и мать, и дед… Это наша крепость.
Если мне на миг подумалось, что он собирается вернуться в лагерь, то я ошибся. Он взлетел в седло своей рыжей кобылки, ударил лошадку пятками по бокам, дернул поводья так, что у бедняги пена показалась на удилах, и она прыжком рванулась из-за деревьев к высоким внешним воротам с побелевшими бычьими черепами. На скаку мальчишка с криком потрясал в воздухе кулаком.
Я не успел и слова сказать, как девочка понеслась за ним, каркая по-вороньи: «Кар, Кар, Кар!» Она мчалась пригнувшись, держа копье наперевес. Что подвигло ее последовать примеру брата, оставалось только догадываться.
Кимон бешено кружил перед Бычьими воротами, выкрикивая оскорбления невидимому, недоступному зрению врагу.
– Вы, Мертвецы! Вы, Нерожденные! – насмешливо повторял он, прибавляя к вызову сочные и пышные ругательства. Странно было слышать эти слова, произносимые чистым мальчишеским голосом. К радости Мунды,
Мунда подъехала к нему на расстояние полета стрелы и решилась наконец прервать этот панегирик:
– Хватит, братец. Прибереги свой гнев до того времени, когда ты сумеешь дотянуться до них клинком.
Не слушая сестру, мальчишка вскочил ногами на седло, расставив руки, чтобы удержать равновесие.
– Я не позволю изгнать меня из отцовского дома! – вопил он, и эхо отвечало ему, отражаясь от крутых стен Тауровинды.
Теперь он поднял над головой свой узкий щит. Солнечный луч заиграл на чеканке с коршуном в седле. Я видел, как свет отражается в призрачных глазах. Высоко на гребне стены ряд воинов внимательно вслушивался в каждое слово, что выкрикивал этот дерзкий и опасный юнец, бросивший вызов закрепившемуся на холме войску.
Я думал, на этом все и кончится и мальчик вернется в укрытие, но Кимон поразил меня. Им вдруг овладело безумие. Все так же стоя на седле, прижав к груди стиснутые кулаки, с судорожно исказившимся пепельно-серым лицом, мальчик выкрикивал старинное проклятие – проклятие вызова.
– Горе оставлю я вам и протяжные вздохи, – завывал он прямо в лица над стеной. – Кровь ваша станет красной чумой, и покраснеют глаза ваших женщин. Будет раздолье копьям! В лице моем кровь и ярость, в глазах моих лед и ненависть! Утомленный победой, я стану смотреть, как вороны роются в вашей перепаханной мечами плоти. Мой меч, подобно шипу, пронзит розовый цветок ваших надежд и мечтаний, кровь ваша расцветет у вас на груди, на щитах ваших братьев, розой, теряющей алые лепестки! Я стану срывать эти цветы, пусть цвет вашей жизни ждет от меня пощады!
Это было слишком даже для Мертвых: тех, кто не забыл, как отвечают на такое дерзкое поношение. Мальчишка бросил им вызов: дух разгорается гневом и после смерти.
Ворота распахнулись, и пять тяжелых всадников с грохотом обрушились на Кимона. Мальчишка мигом пришел в себя и упал в седло, развернул лошадь и помчался к священной роще.
Он смеялся на скаку, и сестра смеялась, держась рядом с ним. Оба низко пригнулись к шеям лошадок. Камень из пращи просвистел над ними и едва не задел меня, затаившегося под деревьями, но дети были уже в безопасности. Измученные кони споткнулись, выбросив наездников из седла, но все обошлось парой ссадин и синяков.
Преследователи развернулись в цепь, кони их тяжело дышали, и мрачные взгляды воинов сверлили нас из-под наличников шлемов.
Кимон вышел на опушку, распустил завязки штанов и помочился на траву, холодно глядя в глаза врагов.
Кимон упрямо отказывался вернуться в долину. Дождавшись сумерек, он прошел в рощу, где под каменной насыпью лежали рядом отец и мать Урты. Бабка Кимона, Раймунда, в этой стране почиталась могущественной женщиной. Это благодаря ее силе и искусству земли корнови распростерлись так широко, подступив к самым границам Иного Мира.