Железный Густав
Шрифт:
Она прислоняется к стене и пытается себе представить, что значат для нее эти слова: брат вернулся! Как ни странно, прежде всего у нее возникает опасение: а не захочет ли брат, устав с дороги, прилечь отдохнуть на единственную в квартире кровать, что стоит рядом с кроваткой ребенка? Или ей можно будет полежать — ну, хоть сегодня до обеда?
Нетерпеливо встряхивает она головой, чтобы прогнать дурацкую мысль, — как будто это так уж важно? И тут же задумывается над тем, как в ближайшее время сложится у них жизнь? Ведь у Тутти
Но вот и солдат вошел в подворотню. Эва прячется. Солдат проходит в соседний двор. Она идет следом, медленно, осторожно, наблюдая за ним на расстоянии.
«А там опять заживем по-старому!» — отдается в ней эхом. По что такое эта старая жизнь? Внезапно ей становится ясно, как ненадежно ее существование — жизнь до поры до времени, до первого требования о выезде в течение суток. Когда-нибудь война кончится, закроются военные заводы. Когда-нибудь брат вернется, захочет жить своей семьей, и что тогда станется с ней?
Она слышит, как брат поднимается по лестнице, и следует за ним. В душе у нее беспредельная пустота.
«Но что же я, собственно, думала?» — размышляет она. Разве можно было верить, что так оно и будет — ночью работать, а днем спать в чужой постели, — и так всю долгую, долгую жизнь? Да это же сущий обман, конечно, я нарочно ее искалечила — пусть безмозглая, дура вовремя убирает лапы! Должно быть, я вообразила, что меня сразу же вышвырнут на улицу, а там наступит то, от чего не уйти! Кому на роду написано валяться в грязи, тот рано или поздно опять в нее скатится.
Между тем ее брат, отпускник Отто Хакендаль, добрался до своей двери. Пока он нажимал на кнопку звонка, Эва проскользнула за его спиной и поднялась на один марш выше. Она не стала рядом с братом, не отперла ему дверь своим ключом. Одно время Эва считала, что она здесь дома, ко это, конечно, тоже обман. Это его дом, а у нее нет дома — так-то!
Она присаживается на ступеньку, как и полагается бездомной бродяге! Поглядим, что будет. Спешить ей некуда. Когда нарочно калечишь машиной чью-то руку, можно еще что-то соврать и вывернуться. Но когда судьба в то же утро посылает домой твоего брата, отнимает у тебя постель и сон, единственную блаженную возможность забыться, то это значит, что грязь должна смешаться с грязью!
А раз так — а это именно так, — нечего из себя чистюлю строить. Садишься на последнюю ступеньку, ведущую на чердак, и спокойно ждешь, что будет. Грязь еще успеет смешаться с грязью. Особенно спешить незачем!
Отто с удивлением поглядел вслед проскользнувшей вверх работнице. Куда ее понесло? Ведь там только чердак! Но он тут же забывает о ней, так как в ответ на его звонок раздается за дверью детский голос:
— Мамы дома нет!
— А где же она, твоя мама? Скажи, Густэвинг! —
— Пошла за углем, — отвечает пискливый голосок за дверью. — А ты кто? Чего тебе надо?
— Я к вам в гости, Густэвинг!
— А кто ты такой? Откуда ты меня знаешь? Как тебя звать?
Отец на секунду задумывается. Его так и подмывает назваться папой, но он не решается. Ведь их разделяет дверь, он не может обнять ребенка. Нет, лучше подождать.
— А где мама покупает уголь, Густэвинг? — спрашивает он. — По-прежнему у Тидемана?
— У Тидемана! — откликается голос за дверью.
И вдруг маленькую головку озарила догадка, и маленькие кулачки забарабанили в дверь. — Отвори! Отвори! — зазвенел детский голос. — Я знаю, ты мой папа! Мама сказала, что ты приедешь, и совсем, совсем скоро! Отвори, папа! Я хочу к тебе!
— Хорошо, Густэвинг, но только успокойся. Я и правда твой папа. Но, послушай, Густэвинг, у меня ведь нет ключа, придется нам подождать маму. Да ты и не узнаешь меня, Густэвинг!
— Узнаю, узнаю, ты мой папа!
— У меня большущая рыжая борода…
— Неправда, у моего папы маленькая бородка!
— Она у меня отросла на фронте, Густэвинг!
— Отвори, папа! Я посмотрю, какая у тебя борода!
— У меня же нет ключа, Густэвинг! Придется нам подождать маму!
Минутка размышления.
Там, на верхней ступеньке, Эва Хакендаль тоже размышляет. «Да, — думает она со злобой, — вот что значит иметь дом и вернуться домой. У меня этого нет. Но почему, собственно? Я куда красивее и, во всяком случае, не глупее, чем Тутти. А уж трусливее и безвольнее Отто не было человека на свете. И вот у них есть все, а у меня ничего. Эрих тоже кое-чего добился. Зофи стала старшей сестрой и награждена медалью Красного Креста. И только я…»
Внизу между тем разговор продолжается.
— Знаешь что, папа? Беги-ка вниз, во двор. Стань во дворе, а я погляжу в окошко. И тогда я увижу, правда ли ты мой папа?
— Ты еще выпадешь из окна, Густэвинг!
— Это я-то выпаду? Беги вниз, папа!
— Подождем минутку, Густэвинг! Мама сейчас вернется.
— Ну что же ты, папка, беги скорей во двор!
— Все равно ты меня не узнаешь — из-за бороды.
— Еще как узнаю! Это я-то папу не узнаю?!
— Обещаешь не открывать окно?
— Ясно, обещаю! Я только погляжу в стекло. А теперь валяй беги!
— Только уж потерпи! Я ведь не сразу добегу вниз!
— Знаю, чудак ты, папа! С пятого-то этажа! Папа, а ты всегда такой зануда?
— Да я же бегу, бегу, Густэвинг!
— Беги изо всей силы!
И Отто Хакендаль, нагруженный ранцем, свертками и сверточками, топает по лестнице вниз. Но что ему эта ноша? Он бежит, бежит, как мальчишка, и устремляется во двор.