Железный Сокол Гардарики
Шрифт:
– Поверьте, ваше величество, я не был причастен к делам Якоба Гернеля и сожалею…
– Ой, плутуешь. – Царь погрозил мне пальцем. – Не был, так можешь быть. Кровь-то родная. А я тебе вот как скажу: родная кровь, она похуже яда будет. Не всякий яд в могилу кладет, от иного спастись можно. – Иоанн залпом осушил вновь наполненный кубок. – А от гласа крови спасения нет. И умом-то ты, может, светел, а кровь иное говорит, бунтует в жилах, невесть чего жаждет. Вон коли хошь – глянь-ка. Князь Старицкий Володимир Андреевич, дядьки
Я невольно вспомнил утверждение Софьи, а вслед за ней – и Лиса, о том, что происхождение кровавого самодержца вызывает изрядные сомнения. И вынужден был признать, что претензии князя Старицкого на трон отнюдь не лишены оснований.
– Власть, – продолжал между тем изрядно уже охмелевший монарх, – не эта вот лепешка!
Он потряс перед моими глазами ломтем хлеба и, отломив кусок, макнул его в стоящую перед ним жирную похлебку:
– Ломоть тому, ломоть этому… Пожалуйте, чего там, откушайте… Власть – не то. Здесь все один съешь – и мало!
В этот миг царь, должно быть, прикоснулся к начищенной до зеркального блеска супнице и отдернул руку, обжегшись. Над ней вился пар, и стоявший наготове стольник еще ждал, когда содержимое посудины немного остынет, чтобы начать его разливать.
– А что это ты, дяденька, голодом себя моришь? – К царю подскочил горбатый карлик, по европейской моде исполнявший роль шута. – А вот хошь, я тебе от своей коврижки долю отжалею? – Он покрутил черным сухарем у самого носа государя. – Мне-то одному ее, поди, не осилить.
Кто-то из присутствующих собрался было засмеяться, но смешок застрял в горле и перешел в сдавленный кашель. Царь в молчании поднялся с места, багровея на глазах. Горбун попятился было назад, задним умом понимая, что шутка не удалась, но было поздно. С ревом ухватив супницу, повелитель выплеснул ее на несчастного смехача. Тот дико завизжал от боли и, рухнув на пол, начал метаться, корчась и продолжая выть.
– Помилосердствуй, дяденька! – простонал несчастный, но, видимо, это лишь разозлило государя.
– Пес смердящий, – рявкнул он и с размаху ударил мученика сапогом в голову. Тот конвульсивно дернулся и затих.
Лицо царя просветлело, и на устах его появилась странная победительная улыбка. Уловив знак, опричники заржали как по команде. Хохот не утихал до той поры, покуда натешившийся государь не пнул бедолагу в бок.
– Ишь разлегся! Вставай уж.
Но впервые в жизни шут ослушался приказа
– А он, того, кажись, не дышит, – тихо пробормотал кто-то из кромешников.
– Что?! – Иван Грозный склонился над маленьким тельцем. – Бомелия ко мне! – взревел он, и ближние к дверям опричники, точно выметенные ураганом, исчезли из залы.
Доктор Бомелий Линсей, благовоспитанный англичанин и магистр высокой медицины, вошел в трапезную неспешно, как подобает настоящему джентльмену. В этот момент склонившийся над пострадавшим Иоанн пытался влить тому в рот вина из кубка. Завидев лекаря, царь обратился к нему с краткой, но прочувствованной речью:
– Излечи дурака моего, Бомелий. Я тут слегка зашиб его.
Эскулап присел на корточки возле распластанного тела, попытался найти пульс на руке, затем на горле. Потом, вздохнув, приложил зеркальце к губам несчастного и, покачав головой, произнес:
– Мой государь, я умею лечить многие болезни, но воскрешать мертвых – удел Господа.
– Стало быть, он мертв? – нахмурился игумен опричного братства и, осушив кубок, из которого минуту назад пытался напоить безвинную жертву, выдохнул умиротворенно: – Быть по сему. Упокой, Господи, душу раба твоего. Пожалуй за стол, Бомелий.
Пара опричников, не дожидаясь команды, подхватила труп и мигом выволокла его из трапезной. Царский ужин продолжился.
– …и все здесь такие вот дураки, – кивая в сторону дверей, проговорил самодержец. – Ни в ком ни ума, ни правды нет. Русская порода такова.
– Да ведь и вы, ваше величество, русский, – мягко заметил лекарь.
– Ай врешь, – одним глотком осушая очередную поднесенную чару, прогремел монарх. – Я тленной плотью русский, душой же – немец.
Он повернулся ко мне:
– И тебе, немцу, пользу разумеющему, так скажу. Я ведь чую, ты против крови своей не попрешь, хоть здесь и божьим именем поклянешься, а все едино, коли отыщешь сродственника, так спуск ему дашь. А за то мне тебя придется живота лишить. Но ты уясни, я ведь не о том горюю, что Яшка, устрашась гнева моего, из Москвы утек. Тьфу, да и бог с ним. А вот за то, что он шапку мономашью ворожбою увел, – татю гнусному пощады нет! Ежели вернет – может, и спасется, коли будет на то воля Божья.
Государь вновь потянулся за вином.
– А ты знаешь, что есть для Руси шапка мономашья?
– Корона, присланная в дар византийским императором Константином, знак цесарской власти, от коренного престола честно проистекающей.
– В том ли дело? – Царь снова взялся за чарку. – Нешто своих златокузнецов не сыскалось бы, лучше прежнего венец смастерить, но тот… Он же…
Царь воздел персты, мучительно ища подходящее слово, но, так и не найдя его, осушил кубок и рухнул щекой на стол.
– В опочивальню, – скомандовал Бомелий, и по всему было видно, что случалось такое не в первый раз.