Железо, ржавое железо
Шрифт:
– Зачем ты такое про свою жену говоришь? Она славная, а ты, чертов жулик, мизинца ее не стоишь. – Дэн говорил с напускной злостью, больше по старой памяти. – А тебе известно, что махровую розу называют капустной, но она от этого не хуже?
– Действительно, дождь начинается.
Небо нахмурилось, стало накрапывать.
– Говорю же, недаром у меня с утра бок ноет. Теперь из-за тебя придется по лужам шлепать.
Лошадь, будучи в полной гармонии с природой, продолжала невозмутимо пастись
– А я как раз к вам, садитесь, подброшу, – сказал он. – Дворники только не работают, протри-ка ветровое стекло, Дэн, если у тебя найдется грязный носовой платок. – Дэн воспользовался своим армейским галстуком. – Раньше никак не мог навестить вашего отца, хоть и обещал. Младшенький миссис Причард снова захворал. Не ребенок, а ходячая энциклопедия болезней. Но при этом растет как на дрожжах и аппетит волчий. Вы, похоже, не выспались, глаза у вас как у снулой рыбы. Но отцу вашему гораздо хуже, чем вам. В больницу его надо с его кашлем.
– Вы же его знаете, – сказал Редж, – не хочет он в больницу. Долго ему еще маяться, как вы думаете?
– Около недели, может, чуть больше. Он и сам бы рад отмучиться поскорее. Это же пытка – сухой кашель! Сердце в конце концов не выдержит. Я дам ему кое-что, и он уснет.
– Навсегда? – спросил Дэн.
– Нет, не совсем. Теоретически я не против эвтаназии, но кальвинистское воспитание не позволяет. Не убий и тому подобное.
– Что это за непонятное слово?
– Эвтаназия? Хорошая смерть, я полагаю. По-гречески.
– Греков я не встречал, – сказал Дэн. – Был, правда, среди американцев один грек, говорил, что его фамилия Попадопулос, только никто ему не верил. Вруны эти греки, если говорят, что смерть бывает хорошей. Смерть не может быть хорошей.
– Как твоя рана в боку? – спросил доктор Льюис.
– Почти зажила, шва уже не видно, только маленькая дырочка осталась. Эти гады приняли нас за немцев. Один из них пырнул меня штыком. Раз я по-русски говорю, значит, немец. Немцы, говорит, хитрые, специально русский учили, чтобы русских на русских натравить.
– Хватит, Дэн, – вздохнул Редж, – мы уже наслышались этого.
– Еще раз послушай, ворюга, – свирепо рявкнул Дэн. – Слишком многие готовы забыть то, что выпало на нашу долю. Я буду повторять это, пока вас не стошнит. Сколько я наших судов пропустил в этом чертовом порту из-за раны. Заладили – немец да немец. Медальон-то я потерял, – пояснил он для доктора Льюиса, – так они говорили, что я форму с убитого снял.
– Да, да, – мягко согласился
Под вязом у дверей трактира сидел старик в кепке и плаще и потягивал пиво. Дождевые капли падали с листьев прямо в кружку, но, видно, ему было легче сидеть под умиротворяющим дождем, чем слышать надрывный кашель умирающего хозяина. Выйдя из машины, они тоже услыхали кашель, доносившийся из приоткрытого окна наверху. Ципа прибиралась у барной стойки. Когда они входили, она обратилась к двум молодым сезонным рабочим, не сводившим глаз с красивой хозяйки:
– Закрываем, джентльмены.
Отсюда кашель слышался сильнее.
– Пойду дам ему кое-что, – сказал доктор Льюис.
Ципа подошла к столу, за которым сидели последние посетители, и терпеливо дождалась, пока те допили свои кружки до дна. Парни продолжали откровенно рассматривать ее, и один из них сказал:
– Может, поцелуешь нас на дорожку, хозяйка?
Редж подскочил к ним и заорал:
– Вон отсюда, симулянты! Пахари, тоже мне! Отсиживались тут, пока те, кто лучше вас, в землю ложились!
– Отвали. Мы не симулянты, свою работу знаем, – ответили они, потом поднялись и ушли, передразнивая не утихавший кашель.
Поседевшая и располневшая, но все еще красивая, с зелеными балтийскими глазами и четко очерченным подбородком Людмила Джонс поздоровалась с доктором Льюисом и бросила сердитый взгляд на сыновей.
– Опоздали, – сказала она, – все уже остыло.
– Нас ограбили, – стал объяснять Редж, – продержали в банке под дулами винтовок.
Доктор Льюис улыбнулся, решив, что он шутит.
– Это правда, – подтвердил Дэн, – но наш ворюга еще раньше спер два фунта из кассы.
– Чтоб я слова «ворюга» больше не слышала, – сказала Людмила.
– Значит, вас действительно ограбили? – переспросил доктор Льюис. – Ну и дела.
На кухне появилась Ципора и поделилась новостью иного рода:
– Никогда не думала, что петрушка растет на огороде. Это же балет Стравинского, я там исполняла партию ударных, а теперь вдруг узнаю, что это съедобная травка.
– Он хочет, – обратилась Людмила к доктору, – полежать в саду. Не желает оставаться в постели. Вспоминает, как отец его умер в постели и всю ее испачкал напоследок. Хочет лежать на земле, на старой армейской плащ-палатке и накрыться шинелью. Желаю, говорит, умереть под открытым небом.
– Давайте пока не будем говорить о смерти, – ответил доктор. – Вы обедайте, а я схожу наверх, сделаю ему укольчик. Как у него с желудком, молоко переваривает?
– Его желудок уже ничего не переваривает. Дэвид то и дело сбрасывает с себя одеяло, пытается встать и спуститься в сад.