Железо, ржавое железо
Шрифт:
– Отстань.
Мне довелось послушать, как моя сестра орудовала на своей музыкальной кухне. Я был в Лондоне по «террористскому вопросу»: капитан в штатском с британским паспортом в кармане получил задание организовать доставку бомбы с часовым механизмом в иракское посольство. С Ципой мы встретились в номере гостиницы на Гросвенор-сквер, которую облюбовала компания «Эль-Аль», а палестинские арабы уже успели использовать как тренировочный полигон,
– Ты что, ортодоксом стал? – удивленно подняла она на меня глаза. – Не помню, чтобы Левит запрещал есть конину а это, несомненно, конина.
– Приезжай в солнечный Израиль. Там знают толк в настоящем мясе. Нет, серьезно. Папа жаждет увидеть внука. А если ты родишь там, он просто будет на седьмом небе от счастья.
– Я знаю. Он мне писал. А я писала матери. Почему он о ней ни словом не обмолвился? Она что, ушла от него?
Женское сердце не обманешь.
– Боюсь, что она ушла от всех нас.
– О, боже! – Ципа отодвинула от себя тарелку с кониной. – Когда? Что случилось?
– Сердце, – соврал я. – Отец побоялся сообщить тебе сразу, не хотел расстраивать. Оправдывался тем, что у тебя может выкидыш случиться.
– Так вот почему ты тогда так неожиданно уехал.
Она не плакала. Как и я, сестра провела не много времени в обществе матери. Отсутствие ее теперь воспринималось скорее как небытие, чем как смерть.
– Значит, отец один остался. Шаркает тапочками, сам себе кофе варит, – сказала она печально, словно не раз видела эту картину своими глазами. – Ты с ним живешь?
– Нет. Но часто навещаю. Жить я обязан в казарме.
– Стыдно признаться, но я не чувствую утраты. Только шок. Они же всегда были вместе. Для отца это страшный удар.
– Мысль о тебе вернула его к жизни. Ему бы стало еще легче, если бы ты приехала. Но у тебя своя жизнь. У тебя есть Редж.
– Редж сумасшедший.
– Ты всегда так говорила.
– Нет, правда, он совсем спятил. Разговаривает с этим чертовым мечом, как с собственным ребенком, зачатым от Святой Троицы.
– С мечом? Ну-ка, расскажи поподробнее.
Она рассказала.
– Да, бедовый парень, – задумчиво протянул я. – И па кой же дьявол он это сделал?
– Я как-то открыла их энциклопедию. Хотела посмотреть статью «Беременность», а книга сама раскрылась на слове «Бенедиктинцы». Я прочла там про британский королевский дом и монастырь в Монте-Кас-сино. Редж всегда болтал о какой-то семейной миссии, о незыблемых ценностях, хотя вся их семейка – такие непредсказуемые люди, каких мне встречать еще не приходилось. В общем, он хранит меч в подвале и навещает свое сокровище по нескольку раз на
– Началось это с Испании, верно? Незыблемые ценности, честь и святой долг. Кто бы знал, что такое абсолютная ценность! Если он и спятил, это помешательство сродни донкихотству. А рассуждает он как настоящий иудей.
– Редж? Не смеши меня. – Кажется, ее рассердили мои слова. – Он бредит христианским рыцарством и жаждет крови варваров и язычников.
– Оскверняющих святыни, – уточнил я, – в том числе и сарацин. Кстати, «Освобожденный Иерусалим» написан христианским поэтом.
– Бедная мама. Бедный отец. – Ее женская интуиция и тут не подвела, связав смерть матери с Иерусалимом. – Вы обязаны были сказать мне сразу. Ты мне правду сказал про сердце? Я иногда тоже газеты читаю. Там часто пишут о евреях, убитых арабскими бомбами. Скажи мне правду.
– Это случилось в Иерусалиме. Любой человек умирает от остановки сердца. Она была до смерти напутана, вот сердце и не выдержало. Отец страшно переживал. Зона военных действий – не место для женщины. Поэтому он и не хотел, чтобы ты примчалась туда, как я.
– Значит, ты сейчас в увольнительной?
– Не совсем. Я не участвую в военных действиях. Служу в частях командос, учу других, что надо делать. Мне приходилось уже руководить нашим десантом в Рас-Буруне, по об этом в газетах не пишут. А здесь мне предстоит небольшая миссия на Квинсгейт, двадцать один. Это называется террор, то есть запугивание врага. О работе больше не спрашивай.
– И не собираюсь. Ты когда-нибудь слышал о Хайе и Деборе Кишон?
– На арабские имена не похоже.
– Они пианисты. Я с ними играла Бартока. Хаим переложил концерт Равеля для двух фортепиано и ударных. Они работают и над другими вещами. Это так необычно – фортепиано и ударные. Бриттен пишет для них кое-что.
– Что ж, неплохая перспектива для тебя, по неужели ты способна думать о карьере, когда природа требует свое?
– Ну, время еще есть. Я думаю, пришла пора съездить в Израиль. Я этого хочу.
– Там сейчас война.
– Тут тоже совсем недавно была война. Бомбы на нас падали градом.
– Отец будет очень рад. А как же Редж?
– Реджа это не касается. Я теперь думаю о себе и о ребенке. А Редж пусть наслаждается обществом Экскалибура. Он и спать с ним будет, когда я уеду. Сказал, что у него теперь тоже есть ударный инструмент. Я же говорю, свихнулся. Слушай, я эту конину, пожалуй, выкину в окно. Как полагаешь, на Гросвенор-сквер много собак?
– Случилось то, что и должно было случиться, – так однажды вечером, сразу после закрытия бара, сказал Реджу Алед Рис.