Желтая долина, или Поющие в терновнике 4

Сторидж Пола

– Не скрою, я раньше любила одиночество. Ты ведь знаешь… Я выходила на занятия иногда на час, на два часа раньше, и я не замечала, как быстро идет время. Чаще всего я просто бродила по городу, иногда срывала кленовый прутик, выстукивая им мелодию по чугунной решетке ограды. Я ни о чем не думала. Мне не хотелось разговаривать с людьми. Я просто любила наблюдать их. Очень приятное занятие – наблюдать за людьми издалека. Да за теми же студентами. Иногда я ходила с кем-нибудь из них по вечерам в кафе, – она вспомнила разговор с Роджером Солом и его рассуждения о том, что цель каждого человеческого существования – наслаждение; теперь он показался ее мелким и неприятным, – Поговоришь с людьми – словно теряешь что-то.

Дотронешься – они похожи на хрупкие елочные игрушки. Да, люди хрупки, наивны, и достойны любви… Но лучше любить их издалека. Есть мужчины, которые так любят женщин – на расстоянии.

Лиону очень захотелось возразить, что это неправда, что женщин лучше любить не на расстоянии, что он, Лион, любит ее совершенно иначе, однако Хартгейм почему-то не сделал этого…

– Раньше, – голос Джастины звучал ровно и спокойно, – когда я была совсем молодой и жила в Дрохеде, мне очень нравилось смотреть на парней с окрестных ферм, которые иногда захаживали к нам. Иные мне даже нравились. Но я никогда не разговаривала с ними, никогда не проявляла себя. Наверное, они даже и не подозревали о моем существовании…

Лион, не удержавшись, спросил:

– Но почему?

Конечно, вопрос был не очень тактичным, но это не смутило Джастину – ведь они знали друг друга не первый год… Что же им скрывать друг от друга?

Немного помолчав, она ответила:

– Не знаю… Наверное, потому что я стеснительна по натуре… Так вот, – продолжила она, – они и не подозревали обо мне. А я мысленно подбирала каждому подходящую пару, составляла будущие семьи в своей голове. Иногда я даже угадывала – впрочем, это было нетрудно, потому что все женихи и невесты у нас были наперечет. Потом это стало моей привычкой. Я могла быть одинокой в самых многолюдных местах – наверное, даже с тобой, но не всегда. Я полюбила вкус одиночества, порой даже ловила себя на мысли, что прибегу к любым средствам, чтобы остаться одной.

Лион, очень серьезно посмотрев на жену, произнес:

– Да, иногда я замечал это. Особенно – с тех пор, как мы перебрались сюда, в Оксфорд.

– Это только усугубилось после того, как мы потеряли Элен и Барбару. Я замкнулась в себе, я бежала от друзей, даже самых, казалось бы, близких и преданных… Я сторонилась жизни. Мне хотелось только одиночества, хотелось постигнуть себя, разобраться в себе, в своих чувствах и мыслях. Познать свой собственный мир, наверное… – добавила она. – Но потом я внезапно поняла, что так можно совершенно отдалиться от людей. И потому я согласилась усыновить Уолтера и Молли – наверное, тогда я думала, что дети будут той единственной ниточкой, которая останется связующей между мной и окружающим миром.

Лион с надеждой в голосе спросил:

– А мной?

Она слабо улыбнулась.

– И тобой, конечно же…

Хартгейм с сочувствием посмотрел на жену. Да, теперь, после этих откровений многое ему становилось понятным.

– И ты по-прежнему чувствуешь себя одиноко? – спросил Лион.

Она, устало посмотрев на него, произнесла медленно и задумчиво:

– Не знаю… Думаю, что после всего, что произошло со мной, я разлюблю одиночество… Так прошло время; то время, что мы жили здесь, в Оксфорде. Да, – вздохнула Джастина, – время промелькнуло незаметно, и мы уже состарились. Мне часто казалось, будто бы кто-то смотрит на меня из зеркала – я боялась взглянуть на свое отражение. Но не всегда. Только иногда.

– Ты насчет этого человека?

Она кивнула.

– Да. Он следил за мной, смотрел на меня. Странно так смотрел. Появлялся он, когда я причесывалась, примеряла платье, накладывала макияж. От неожиданности я застывала на месте. Отворачивалась. Закрывала глаза. Но он неотступно следил за мной, будто хотел что-то объяснить. И я перестала смотреться в зеркало. Я поняла одно: у меня есть враг. Я знала его. Если я останавливалась

у витрины магазина, он протягивал мне руку из-за стекла, качал головой с укоризной. Я выходила из подъезда – он тащился за мной. Иногда я ловила себя на мысли, что хочу только одного – лишь бы он не поймал меня на пустой улице! Иногда мне казалось, что вот-вот он вынырнет из равнодушной толпы, возьмет меня под руку, и начнет говорить – противно жужжать в ухо. О прожитых годах, о больших и маленьких проступках, о грехах, которые я совершила в своей жизни, короче – обо всем, что я хотела бы забыть и навсегда изгнать из своей памяти. Однажды я обманула мать, Мэгги – это было давно, еще в Австралии, и потом мне стало очень стыдно за этот обман. Как я хотела забыть об этом! И я забыла в конце концов. Но появился он, и я, вопреки своей воле, полетела в прошлое. Когда-то я нагрубила пожилой женщине, когда-то – солгала, чтобы получить ту роль, о которой давно мечтала. Обманула близких друзей, которые мне верили. О, он все время напоминал о моих просчетах, о моих больших и малых грехах!

– У кого только их не было в жизни! – вновь попытался возразить Лион, но Джастина коротким жестом остановила его:

– У всех были, но мне очень часто кажется, что мои просчеты, мои ошибки – самые страшные… – она вновь закурила и глубоко затянулась. – Я боюсь его, я боюсь этого страшного человека, Лион. Очень боюсь. Он занимает во мне все больше места.

Наконец до Лиона дошло, кого Джастина постоянно именовала как «он».

– Ты… Ты говорила о себе? Да? – спросил он, пытливо вглядываясь в глаза жены.

Она коротко кивнула.

– Да. Это действительно была я. И я была по-своему абсурдным человеком, я никогда не ощущала себя целостной личностью. Это все время была я. – И Джастина вновь замолчала, задумалась. – Мне стало невыносимо жить. Я не хотела ничего слышать и понимать, я хотела только одного – бежать, спастись. И, наверное, наш сосед, показался мне таким спасением… Но на самом деле это было падение, страшное падение. Я поздно поняла это, а когда поняла, было уже невозможно что-нибудь изменить – я стала жертвой собственных необузданных желаний, жертвой страшной, всепоглощающей страсти. Это было как болезнь, неизлечимая болезнь. Спасти, вылечить меня могло только какое-то потрясение в жизни, пусть страшное, но потрясение… И оно произошло…

– Так почему же ты так хочешь быть все время на людях? – Лион очень осторожно вернул беседу в первоначальное русло.

Джастина печально улыбнулась – улыбка эта показалась Лиону вымученной, похожей, скорее, на гримасу резиновой игрушки.

– Когда люди разговаривают, я живу настоящим и, как мне теперь кажется, иду к будущему. Я не вспоминаю прошлого, потому что когда я нахожусь среди людей, он держится в стороне, только иногда подбирается, прикрываясь воспоминаниями.

Лион понимающе взглянул на Джастину, но, тем не менее, переспросил:

– Воспоминаниями?

– Да, – кивнула она, – и почему-то – всегда печальными… Вот девушка, чем-то напоминающая Барбару, в ожидании автобуса помахивает сумочкой. Меня начинают переполнять какие-то смутные чувства, и я осознаю свое одиночества.

– Но почему? Почему?

Джастина потянулась за следующей сигаретой и нервно щелкнула зажигалкой.

– Причин много, – ответила она. – Как, впрочем, у каждого человека, который начинает листать свою жизненную книгу. Упущенные возможности, собственная глупость, от которой пострадало так много людей. Стыд – мне ведь стыдно, мне очень стыдно перед тобой, Лион – неужели ты этого не понимаешь? Но чаще всего – воспоминания. Когда-то и я так ждала на пустынных остановках, когда-то и я была полна радужных надежд, а возвращалась домой всегда одна. Этот человек насильно тащит меня в прошлое. Он совсем не любит меня, наверное, презирает за то, что я пустила жизнь на ветер.